и всё. Завернуть в коридор, там светло – бегом до бабушкиной 711-й двери. Замок у бабы Лизы один только теперь работает, легко открыть. Саша нащупала в кармане куртки ключ, он всегда у нее там лежал, она в этой куртке на седьмой бегала. Ключ на месте. Ну, надо спускаться. Она остановилась перед лестницей. В литературной энциклопедии у них в библиотеке она прочитала, что Всеволод Гаршин покончил с собой. Скатился по лестнице. Это точно была грязная серая лестница, заплеванная, заблеванная. Такая, что посмотришь – и сразу хочется по ней вниз головой. Один раз – и всё. Не сейчас только. Но так, вообще, она Всеволода Гаршина понимает. Она прочитала его рассказы. Особенно запомнила про пальму в оранжерее, которая проросла через крышу, чтобы вырваться. Если бы Вика Иващенко сказала, что хочет стать большой и вырваться наружу, Саша бы ее поняла. Но Вика мечтает просто всех пугать. А Саша хочет как та пальма. Прорасти через крышу пансионата, расти, расти еще дальше, чтобы дотянуться до неба и чтобы оттуда ей ничего этого не было видно. Ну, или скатиться по лестнице. Правда, это способ плохой. Раньше не было ведь машин и скорой помощи. И даже телефонов, поэтому от переломов умирали. А сейчас всё равно спасут, только калекой останешься.

Саша так и стояла над первой ступенькой. Надо уже идти, на восьмом чей-то замок заскрежетал. Она слетела по лестнице и нырнула в коридор. Двадцать два больших шага – и она у бабушкиной двери. Ключ легко вставляется, плоский и большой, как от сейфа у мамы в учительской – они туда журналы складывали с оценками. Изнутри Саша всегда прикрывает замочную скважину курткой – просто вешает ее на ручку двери, потому что иначе в щель всё видно и дует.

У бабушки дома было точно так же. Две кровати, кухонный стол, плита в нише в прихожей. Только вместо стенки один лишь шкаф для одежды, а в туалете не было ванночки, вода шла прямо в раковину. Саша сняла тапки в прихожей, залезла с ногами на кровать. Надо выучить уже этот «Проселок». Правда, она ужасно не любила рассказывать стихи наизусть, у нее получалось тихо, невнятно. Когда учительница выбирала, кого вызвать к доске, Саша каменела. Она предпочитала отвечать после уроков. За это Алевтина Юрьевна снижала оценки. «Кто сейчас не готов, подучите до звонка и на перемене сдавайте в индивидуальном порядке». Саша хваталась за эту возможность, чтобы не читать перед всеми, а учительница думала, что она никогда вовремя не готовится. Ну и что!

Она открыла книгу, нашла стихотворение. Первые строчки Саша уже знает:

По Руси великой, без конца, без края,

Тянется дорожка, узкая, кривая,

Чрез леса да реки, по лугам, по нивам,

Всё бежит куда-то шагом торопливым…

С одной стороны, скучно, с другой – зубрить уже на строфу меньше. Кстати, здесь нет строф. Учительница сама не посмотрела, что задала. Саша с третьей попытки дочитала всё стихотворение. Пожалуй, там и нет куска интереснее – надо доучивать этот.

…И чудес хоть мало встретишь той дорогой,

Но мне мил и близок вид ее убогой.

Утро ли займется на небе румяном,

Вся она росою блещет под туманом…

Когда им задали учить стихотворение Апухтина – вот ведь какая смешная фамилия! – Саша не захотела зубрить про природу. Она выбрала его стих к Чайковскому «Ты помнишь, как…». И даже рассказала на перемене без запинки, но учительница поставила двойку. «Спасибо говори, что карандашом». Ей не понравилось самовольное изменение задания. А еще у них был урок «Алексей Апухтин приглашает на встречу с П. И. Чайковским», там это стихотворение разбирали. И учительница решила, что его нельзя учить, раз был открытый урок.

Ветерок разносит из поляны сонной

Скошенного сена запах благовонный;

Всё молчит, всё дремлет, – в утреннем покое

Только ржи мелькает море золотое…

Как пахнет сено? Саша никогда его не видела. Наверное, оно пахнет пылью, потому что сухое.

Она перечитала две строфы еще раз. Потом еще. Закрыла книгу, заложив страницу пальцем. Попробовала рассказать по памяти – всё путается. И этот запах сена. Какой хоть он?

Ладно, надо еще два-три раза перечитать, и тогда запомнит точно. Она открыла книгу, побежала глазами по наскучившим строчкам, но дочитать не успела – сверху раздался стук. Это Танька! Их комната над бабушкиной. Иногда Танька так стучала, чтобы встретиться на балконах. Саша с трудом открыла две балконные двери – потеплело в последние дни, дерево оттаяло и теперь разбухло – и выскочила на холод. Явно стало к вечеру подмораживать. Бабушкин балкон тоже был застеклен, и в нем тоже была одна рама без стекол. Через нее Саша посмотрела вверх – там со своего балкона свисала Танька, она была в шубе и капюшоне.

– Гулять пойдешь? Я к тебе заходила.

Саша растерялась. Учить не хочется, время до завтра еще есть, она перед сном и утром повторит. Остальные уроки у нее сделаны – можно бежать гулять. Но она ведь обещала к Аньке. Однако начинает темнеть, еще недавно небо было просто пасмурным, потом стало сероватым, а теперь чернеет. Через полчаса будет совсем темно, куда она пойдет к Аньке?

– Выйду. Сейчас оденусь, – проорала она наверх и вернулась в комнату. Уже и замерзла стоять. Танька крикнула вслед: «Я выхожу, буду тебя на улице ждать».

Саша снова побежала на балкон: не надо ее ждать на улице, пусть дома ждет, вместе спустятся. Но Таньки на балконе уже не было.

Хорошо, что она постучала. Саша бы всё равно скоро перестала читать. Ее всегда ненадолго хватает вечером одной в комнате. Она обычно заходит сюда радостная, с шумом сбрасывает тапочки, кидает куртку куда попало, плюхается на кровать, открывает книжку и минут пять наслаждается одиночеством. Лежит и чувствует, какое это блаженство – иметь свою комнату. В эти пять минут она даже не понимает написанного – строчки проскакивают одна за другой. Но вскоре она начинает прислушиваться, ей то на балконе, то за дверью мерещатся человеческие звуки, возня, голоса. Бывает, что через пять – десять минут Саша уже собирается и бежит в ужасе на восьмой этаж, к себе. Один раз даже дверь не закрыла на замок – так ей вдруг стало страшно. Она очень хочет свою комнату. Чтобы там можно было в тишине читать, разрисовывать