– Давно стоите здесь?

– На точке две недели стоим, а так с самого начала штурма Курдюмовки. Да, тут еще… Днем у нас пост ведется в том вот сарае, – показывает он рукой на сарай, что начинается прямо от угла дома. – Но мы здесь днем все находимся, если что во дворе или на веранде, а еду у нас варит Гена, мы с ним эту кухню долго обделывали вместе. Здесь, когда пришли, кухня грязная вся была. Отмывали ее, чтобы человеческие условия хоть какие-то были.

– Хохлы беспокоят часто? Накаты? – интересуюсь я у него.

– Накатов при мне не было. А вот те элеваторы, что там сбоку от нас, вот они беспокоят. Осторожнее здесь с этими элеваторами. Там окошко есть, – показывает рукой боец на кирпичную башню, что возвышается вдалеке, – оно чуть ниже, отсюда не видно, и оттуда часто снайпер украинский работает. Элеваторы сейчас опять им принадлежат. Они часто там лазают. Раньше мы их контролировали, теперь они опять.

Все разговоры на войне скоротечны, многие знакомства временны, потому многие образы сохранились в памяти иногда ярко, а иногда как тени, и я уже не могу рассмотреть их через призму времени. Иногда мне кажется, что все, что было там со мной, сон – какой-то триллер из давно прочитанной книги. Триллером и была эта война. Во многом так и воспринимает эту войну мое сознание. Потому я и не смотрю по телевизору больше боевики или военные фильмы. Зачем смотреть по телевизору или по видео серую копию того, что ты видел сам в действительности в разных вариациях наяву. Ты сам был участником боевика, кровавого триллера, ты сам был героем той истории, которая происходила с тобой в реальности.

На 155-й точке я пробыл дней семь. Время текло равномерно, и никаких особых событий со мной здесь не происходило. Вот ночь. В свое время выхожу на пост. Меняю человека на посту, который несется в ночное время в складском помещении, находящемся как раз у угла дома. Сажусь на табуретку прямо чуть ли не в проходе на этот склад, чтобы мне видно было двор и не видно меня со двора. Здесь у меня рация. Мы делаем доклад через каждый час своему взводному по рации. Все ночи на этом посту фактически одинаковые. Разрывы украинских мин или автоматные очереди слышны только вдали от нас. К нам прилетов не было. Участок наш спокойный. В один из дней сижу я на кухне, а Гена, который здесь еду готовит, мне и говорит:

– Думаешь, эта кухня всегда такой была? Нет. Мы ее в порядок долго приводили. Хорошо здесь?

– Да, домашняя обстановка, – киваю я головой по поводу царящей здесь атмосферы.

– Я тут еду готовлю, сам все достаю. Соседние дома обошел, в подвалах припасы были тогда еще. Приготовлю, а они едят. Они как цыгане, придут и уйдут, а то и бардак здесь мне устроят. Не проконтролируешь если, так все кастрюли обчистят. Все сожрут, – объясняет мне Гена про жизнь на его кухне.

– А где же ты продукты достаешь, вон, гляжу, мясо у тебя на столе, – показываю ему на большущие куски мяса, что лежат на кухонной столешнице.

– А-а, это я подсуетился. Бабка здесь одна старая живет. Она не ушла отсюда со всеми вместе, вот и живет. Так вот, она говорит нам, сынки, у меня бычок и кормить его нечем, так его заколите, и вам, и мне мясо будет. Я с радостью его прирезал. Это куски от того бычка. Везде все достать можно, – поясняет мне Гена.

– Достать? – вопросительно смотрю я на Гену.

– Да, достать. Вот что другие? Как они живут? Они не думают о завтрашнем дне, как я. Они как кочевники, как цыгане, а я, когда сюда пришел, сразу же обыскал всю округу на предмет того, как я буду обставлять свою кухну, свой быт. Много разных вещей есть. Вот, к примеру, часы… – показывает Гена на настенные часы, что висят рядом с навесным кухонным шкафом возле окна. – Эти часы здесь не всегда висели, я их принес с соседней улицы. А еще я обжился спальником новым и вот этим свитером, – показывает мне Гена, приподняв военную легкую куртку у себя на животе.

Тут я остановлюсь и читателю поясню тот момент, что и на войне, в этой непростой ситуации, натура человека часто и, как правило, все равно берет верх над обстановкой, окружающей самого человека. Чуть дни затишья выпадают у барыги, и он перестает играть роль воина, и из него льется целой рекой энергия предпринимателя, устремленного к поиску материального. И этот барыга начинает обживаться, стаскивая все предметы, до которых он только может дотянуться, к себе, в свою норку Можно и воину играть роль барыги или предпринимателя, но рано или поздно, как только грянет чуть заметный кризис в экономике, такой воин разорится. И барыга, играющий роль воина, в критической обстановке войны будет думать не о бое, а о том, как выйти из боя и при первой же возможности поменяет быт штурмовика на жизнь тыловой крысы. Это натура. Так устроен человеческий организм.

Дело все в том, что человеческое сообщество, так же как и сообщества животных, делится на разного рода страты, или как говорят в Индии, на варны и касты. Эта теория проверена и войной, и жизнью в социуме в мирное время. Все проверено практикой. Строго, грубо говоря, люди делятся на четыре варны, которые в себе подразделяются на страты или касты. Вы, наверное, уже читали про варны философов, управленцев-воинов, предпринимателей и рабочих? Все так и есть. И в такие подразделения, как группа «Вагнер», идут, как правило, воины и философы. Однако, если мы говорим о Проекте «К», то во всей этой среде часто попадались и барыги тоже. Эти барыги желали скостить себе срок на войне. Ладно, все бы ничего, но как мне сказал один боец как-то, Гена ведь в бою улегся и лежал, пока трескотня автоматная не прекратилась. Это не обозначает того, что барыга не может стрелять и убивать. Может, еще как может, но часто ему не понятно, зачем это делать на войне. Если убивать за имущество, тогда барыге понятно, а вот на войне и за идею, этого он понять не может. Не способен. Барыга где-то сойдет с пути воина, скорее всего там, где хоть краем своего глаза увидит прибыль или красивую вещь, которую можно присвоить или же на что-то обменять.