«Невесты»

Новогодние праздники стали у нас длинными, затяжными. Целых десять дней люди, не умеющие себя занять, ломают головы, на что бы потратить эти денечки. Ну была бы весна или лето в разгаре – тогда эти вопросы не возникали бы. Когда солнце ласкает и природа в цвету, иди куда хочешь, нигде не прогадаешь. Любишь землю – копайся в огороде, любуйся цветами, пением птичек, дыши полной грудью и развивай мускулы. Любишь рыбачить – вставай чуть свет и беги сломя голову на реку или озеро. Не давай покоя никакой рыбе: лакомой приманкой привлекай ее на крючок. Даже если ничего не поймаешь, все равно хорошо проведешь время: позагораешь, покупаешься и на счастливцев поглядишь. Кто-нибудь ведь сумеет вытащить рыбину, о которой будет потом годами рассказывать, что чуть не сорвалась с крючка, а была огромная, вот такая…

А тут зима в разгаре. Кто ее любит, если по-честному спросить? Уж разве певцы-неудачники, вроде тех, что восторгаются своими же «шедеврами», вроде: «Что те надо?» Мне, например, от таких певцов ничегошеньки не надо. Да если по-хорошему-то разобраться, с них и взять-то нечего. Если и было что-то, то оно давно исчезло, как сон или утренний туман. Скорее всего, ночью исчезло. Об этом они и поют.

Зима, конечно, нравится Деду Морозу и Снегурочке. Это, как говорится, их хлеб насущный: веселят честной народ и «бабки» зарабатывают. В Москве очень даже неплохие. Эти персонажи весь праздник и на морозе пляшут, и в телевизоре, и по домам еще ходят. Ходят – чего-то набираются.

Встречая Новый год, я загляделся на одного Деда Мороза в телевизоре. Пришел я к другу, а Дедушка Мороз при всех своих регалиях уже чудодействует на экране, Прямо как Алан Чумак. Всех сильно заряжает, как Чумак воду, неуемным весельем. И я подсел на диван, где дочки моего друга уже прыгали от удовольствия, которое творилось на экране. Младшей, Кате, исполнилось пять лет, а Свете – десять. Перед ними и передо мной Дед Мороз и пел, и плясал, и какие-то трюки исполнял не хуже самого Юрия Никулина. Меня-то не вдруг, а девичьи сердца он покорил сразу: девицы влюбились в него обе. Им очень не хотелось с ним расставаться, но программа, как всегда, оборвалась на самом интересном месте. Девчонки, смотрю, поникли на диване, как цветы в жару без долгого полива. И тут донеслось до меня от старшей: «Катя, у меня все равно больше шансов выйти замуж за этого дедушку». – «Это почему же?» – встрепенулась младшая. – «А потому, пока ты растешь, он уже умрет». – «Нет и нет, он такой румяный, бодрый и плясун хороший. Такие быстро не умирают. Тебе, Света, никто не поверит».

Я, сидя на диване, поверить в это никак не мог.

Тень от подсолнухов

С раннего детства, обездоленного войной, знакомо мне это красивое, могучее и полезное растение. Подсолнух… В самом названии его отчетливо слышится и пробивается сквозь толщу туч яркое ласковое солнце. Не знаю, есть ли еще на Земле подобное растение, которое так любит солнце: в цвету подсолнух во все глаза следит за нашим светилом и неизменно поворачивает вслед за ним свою голову, подставляя ее волшебным целительным лучам. Наверное, в знак благодарности светилу подсолнух и головку свою сформировал на манер солнышка: в цвету она отливает золотом и такая же лучистая, как солнце.

В течение нескольких месяцев в покрытых золотом ячейках созревают семечки – чудный деликатес для детей и взрослых. Признаком созревания семечек служит опять-таки золотистый цвет тыльной стороны головки. В момент полного созревания эта сторона головки из зеленой становится яркой золотисто-лимонной.

В нашем деревенском послевоенном детстве семечки очень и очень любили и дети, и взрослые. Никаких сладостей на селе тогда практически не было. В их отсутствие составляло большое удовольствие щелкать семечки. Их выращивали на каждом огороде – оставляли под подсолнухи пару-другую бороздок, не засаженных картофелем. Эти параллельные борозды, тянущиеся через весь огород, живы в моей памяти по сей день. Я часто любовался и трогал руками мощные высокие растения, покрытые разлапистыми шершавыми листьями и увенчанными наверху первоначально маленькими головками. К середине лета головки разрастались и матерели: в них созревали наши любимые семечки. Головки были порой очень большими и клонили стебли по дуге книзу. Такие головки мы называли часто «решетами». Срезая или срывая решето, мы порой не вылущивали семечки, а доставали их пальчиками по одному из ячеек, расположенных в красивых симметричных спиралевидных дорожках. Спелые семечки грызли и в свежем виде, и вылущенными, и высушенными на солнце или в печи. Сушеные и поджаренные казались еще вкуснее.

Колхоз тогда возделывал в небольшом количестве подсолнухи, и не только для силоса. Для этого поле выбиралось, как правило, подальше от деревень. Любой председатель хорошо разбирался в пристрастиях сельчан к семечкам и особенно многочисленной тогда детворы. Однако ни дальние расстояния, ни строгие запреты не могли удержать нас от соблазна сбегать на облюбованную плантацию и сорвать там две-три головки подсолнухов.

В ту пору довольно жестко культивировались севообороты: они позволяли чередовать различные культуры на одной площади в разные годы. Такая практика при той культуре земледелия показывала, что подсолнечник довольно стоек и живуч. Будучи посеянным на поле один раз, он в некоторых количествах произрастал там еще год-другой, появляясь из семечек «падали» прошлого урожая. Таким образом, подсолнухи в разреженном виде частенько виднелись в посевах овса, пшеницы и прочих культур. Там они порой чувствовали себя даже в более благоприятных условиях: никто их рядом не теснил, не затенял и не угнетал. Они и созревали там быстрее. Об этом мы знали и держали на примете такие плантации. Однако председательский запрет распространялся и на посещение таких полей: наверное, мы топтали посевы основных культур. Но думаю, что подобный запрет осуществлялся еще и потому, что он соответствовал господствующему тогда негласному лозунгу: пусть пропадет все, но чтоб никто не пользовался. Реальная жизнь заставляла нарушать эти запреты.

Однажды мы, 10-12-летние пацаны, заприметили созревающие подсолнухи в поле между нашей деревней и Кичуем. Небольшой стайкой сотоварищей мы решили наведаться туда. Уже началась уборка хлебов. По пути в деревню нам навстречу катил в тарантасе председатель Кувшинов. Он был небольшого роста, толстенький и пузатенький. То ли по этой причине, то ли из деревенской любви к сокращениям, за глаза все его называли Кувшином. На дороге мы разминулись с ним молча, но заметили