вела и как сильно бы ни обижала его, она делала с ним что-то такое, от чего расправлялись плечи, отрастали кудри, которые тут же начинал развевать налетевший весенний ветер, и господин Лунц снова чувствовал себя молодым, стремительным и влюбленным. От трогательных ноток ее голоса становилось легче дышать, и исчезали лишние килограммы, и сил становилось столько, что можно было сворачивать любые горы. И снова открывались двери в волшебную страну, а оттуда опять веяло долгожданным счастьем.

– Ты хотя бы скучала по мне? – спросил директор музея.

– Конечно! Сильно-пресильно!

– А почему ты по мне скучала? – спросил он снова.

– Потому что ты мой сладкий помидорчик! – замурлыкала нимфа, и господин Лунц растаял.

И перестал себя сдерживать, и начал рассказывать ей, как сильно он скучал, и как ему не хватало ее, и как ему снились ее глаза, ее светлые волосы и маленькие ладошки. Он говорил и говорил о том, как мечтал поскорей с ней увидеться и увезти ее туда, где их никто не найдет, и что он сделает для нее все, что она пожелает. Потому что она – его счастье, его воздух, его солнце и вся его жизнь. Потому что он любит ее, он так ее любит…

Он говорил и говорил и не мог остановиться, потому что так долго заставлял себя молчать и копил все слова и все чувства. А сейчас они хлынули наружу, и господин Лунц никак не мог с ними справиться. Он так увлекся, что не заметил, как в кабинет вошла Артемида с подносом. Она подошла ближе и остановилась. А директор музея изящных искусств все говорил и говорил и ничего не видел и не слышал. Никогда он не чувствовал себя таким счастливым! Артемида постояла так несколько минут, потом аккуратно поставила поднос на старинный овальный стол и взяла в руки тяжелое бронзовое пресс-папье в виде головы слона. Впоследствии она так и не смогла вспомнить, что случилось с ней в тот момент. Но вся ее любовь, все нерастраченные силы, которые она копила в своем долгом ожидании, вдруг превратились в огненный шар, который взорвался внутри нее, ослепил и лишил ее слуха и разума. Высокая статная Артемида размахнулась всей своей мощью и обрушила бронзовую голову слона прямо на лысину господина Лунца.

Глава тридцать седьмая

1

После внезапного нападения на меня музейного директора я долго приходила в себя на скамейке в центре главного зала, потому что попросту не могла идти. Это было так неожиданно и страшно, что у меня сбилось дыхание, а в глазах троилось. Как только директор отпустил меня, ко мне тут же подбежала смотрительница, которая решила, что мне стало плохо, а заботливый начальник просто вовремя подоспел мне на помощь.

– Что с вами, милочка? – застрекотала она. – Вам нехорошо? Ой, какая вы бледная. Хорошо еще, что господин Лунц оказался рядом и поддержал вас, я видела, схватил, за что успел – за воротник вас удержал. Ну хоть так, главное – не расшиблись. Вам лучше?

Я кое-как кивнула.

– Пойдемте, отведу вас на лавочку, – бойко предложила она и вцепилась мне в локоть костлявыми пальцами. – Вот директор у нас – золотой человек все-таки. Надо же, увидел вас, сразу понял, что помощь нужна, и прямо помчался к вам, и через веревки перепрыгнул даже. Никогда не видела, чтобы он так мчался. Вы что, в обморок хотели падать?

– Не хотела, – просипела я и стала лихорадочно расстегивать пуговицы, потому что мне казалось, что воротник продолжает меня душить.

– Что это с вами? – не унималась смотрительница. – Вы не в положении? А господин Лунц молодец, как он к вам подоспел. Какой хороший человек, и премию нам всем в прошлом месяце выдал, и отпуск у меня в этом году летом будет, на дачу поеду. У вас есть дача-то?

Она усадила меня на скамейку, а сама пристроилась рядом. Я покачала головой.

– Вот от этого у вас и бледность, и обмороки, – резюмировала смотрительница. – Вам бы на воздухе чаще бывать, особенно если вы в положении, а вы все тут краской дышите в вашей реставраторской.

Я не слышала почти ничего из того, что она говорила, и была не в состоянии хоть как-то реагировать на ее реплики. На мое счастье, в зале появилась ее напарница, и она поспешила к ней делиться новостями, разумеется, о том, как меня на глазах у публики спасал благородный и отзывчивый господин Лунц. Напарница явно впечатлилась. Она закрывала рот ладошкой и старательно качала головой то ли с осуждением, то ли с сочувствием. Я отвернулась от них, достала из сумки телефон и отправила сообщение Марку, но оно так и не дошло до адресата, видимо, телефон у него по-прежнему был выключен. Тогда я все-таки заставила себя подняться со скамейки, вышла из здания музея, села во дворе на лавочке под разлапистой елью и набрала номер Марты.

– Все в порядке? – сказала она вместо «привет». Видимо, мои злоключения уже приучили моих друзей к тому, что я могу звонить им только с плохими новостями.

– На меня напал Лунц, – сказала я.

– Ты серьезно? Или с тобой опять что-то стряслось, а ты думаешь на него?

– Я не думаю, – сказала я. – Он действительно на меня напал. Сам. И в прямом смысле.

– В темном переулке? Ночью?

– Среди бела дня. В музее.

– Подожди, – сказала Марта. – Как он мог на тебя напасть? Тем более в музее? Мы вообще говорим об одном и том же человеке? Толстый, лысый, милый Лунц?

– Толстый, лысый – да, – сказала я. – А по поводу милого мы сильно заблуждались.

– Давай подробности, – потребовала Марта.

– Я пришла посмотреть на картину. Я же рассказывала тебе, когда я в последний раз ездила к Аптекарю, у него уже оказалась копия. Так вот, я пришла посмотреть, что же теперь висит в музее.

– И что?

– В музее висит подлинник.

– Мир таков, каким он должен быть, – сделала вывод Марта. – И что было дальше?

– Я была в зале и подошла посмотреть полотно поближе. У меня была лупа, я спокойно смотрела все, что мне было нужно, и не ожидала никакого подвоха…

– Что вообще-то удивительно, с учетом последних событий…

– Ты дашь мне договорить?

– Я просто пытаюсь тебя отвлечь и развлечь. Потому что голос у тебя такой, будто тебя только что душили.

– Ты угадала.

– В каком смысле? – растерялась Марта.

– Меня схватили сзади за шиворот и чуть не впечатали лицом прямо в живописный слой. Если бы я стояла у