– Я такой и есть, – заявил он. –А сейчас под личиной. Заходите. Лучше прямо на кухню. Знаете ли, традиция.

Но и на кухне, громадной, как вся наша с отцом квартира, ясмотрел во все глаза, поражался, хотя долгий опыт общения по Интернету мог бынаучить, что еще никогда виртуальный образ не совпадал с реальным.

– Садитесь, – велел он. – Рассказывайте.

Я сел и покорно повторил все, и снова самое важное, какмне казалось, забыл или пропустил, а в незначащих мелочах долго путался,увязал, как муха в патоке, поскальзывался, аки корова на льду, и тормозил, каксамый продвинутый к нулю чайник.

Он слушал не очень внимательно. Внезапно я сообразил, что онне столько слушает, сколько рассматривает меня, опытному человеку это даетбольше, чем рассказы, ведь язык без костей, он дан человеку для того, чтобыскрывать свои и чужие мысли, врать, брехать и вообще… говорить неправду.

Я начал успокаиваться, снова вспомнил умные доводы, но,увы, уже как раз закончил.

Он подумал, повел рукой.

– Что вы видите, Андрий?

Я добросовестно посмотрел по сторонам. Добротнаяквартира, добротная мебель, новейший комп. Евроремонт и все такое, сквозьоткрытую дверь в комнату видны дорогие паласы, висячие потолки…

– Хорошая у вас квартира, – сказал я дипломатично.

– Молодежь, – ответил он с укоризной. – Не будетиз вас Шерлока Холмса. Люди моего возраста не любят перемен. Здесь должнастоять мебель, которой пользовалась моя бабушка. Или хотя бы мои родители. Но ясменил на более удобную, современную. Я не разделяю мнения идиотов, что встарину даже вещи были лучше. В гараже у меня новенький мерс, хотя япривык к волге и должен был, так считается, заканчивать на ней свой путь! Да ивообще, Андрий, самые открытые любым изменениям на свете люди – этописатели.

– Да-да, – поддержал я, – я слышал, что это вы,писатели, ввели в употребление разврат, затем алкоголизм, наркоманию, даже СПИДпервым попробовал писатель…

Он расхохотался, спросил:

– Так в чем конкретно я мог бы помочь?

– Марк Сидорович, – сказал я, – конечно, каждый изнас уверен, что только программировать трудно, а вот сценарии или романыписать – раз плюнуть. Каждый берется в пару дней сварганить сценарий длябаймы. Но мы все видим, сколько на прилавках скучных, серых, неинтересных книг!А ведь авторы старались. Каждый был уверен, что он – самый крутой,оригинальный… Так что здесь мы молча и смиренно надеемся на вас. Если сценарийбудет слаб, то байму не спасет ни графика, ни продвинутый гэймплей, нихитроумные пазлы.

Он помолчал, спросил неожиданно:

– Хотите взглянуть на мой рабочий стол?.. Нет-нет, в комп явам не дам заглядывать. Даже на стол только с двух шагов, ха-ха!

Я перешагнул порог. Стол у Горецкого… да, это стол.Настоящий стол писателя. И вообще – стол из века завтрашнего, а длянас – нынешнего.

Их называют компьютерными. С каждым днем на рыноквыбрасывают все больше моделей, модификаций, вариантов. Большинство из этихнелепостей отомрет, я ж помню, какие самолеты были в начале века, но уГорецкого, пожалуй, лучший из всех.

И, что прыгнуло в глаза сразу, там есть четыре особыеполочки. Книги туда не влезут, разве что миниатюрные, к тому же там свнутренней стороны этакие хитрые желобки… Сейчас оттуда яркими полоскамисмотрят слимы игр. Штук семьдесят, если на глазок. Что значит, Горецкий играетдавно, к тому же любимые и даже не самые любимые, но заметные игры ставит на«Золотую полку», а самое главное – не страшится, в отличие отнеустрашимого Костомара, держать игры открыто.

– Здорово, – признался я искренне. – Я простос копыт!

– Да нет, – ответил он, – это вы молодец.Я вообще-то про игры помалкиваю, а ко мне не так уж и много народу ходит.К тому же я в кабинет не приглашаю. Есть кухня, есть гостиная, веранда. Выугадали верно. Я играю давно и… азартно.

– Вас знают только по книгам, – сказал я. – Другието и дело по ящику, в газетах портреты, интервью, хвастливые заявления о своихтворческих планах… А вас никто не знает даже в лицо.

Он отмахнулся с явным раздражением.

– А зачем писателя знать в лицо? Нынешняявседозволенность выплеснула всю грязь из наших душ, которой раньше стеснялись,скрывали… Теперь все грязное белье наружу! Нет-нет, не спорьте: у писателясвято только творчество, а все остальное – грязное белье. Сплетня –это плохо, так считали всегда. Обсуждать поступки человека за его спиной –мерзко. Конечно, и сплетничали, и обсуждали, но все тайком, шепотом, и всегдазнали, что делают нехорошо. Сейчас же, когда в центре мира поставленма-а-а-аленький человечек Достоевского, все маленькие… а их абсолютноебольшинство! – с восторгом вышли из подполья. Газеты заполнены сплетнями,слухами, перемыванием костей. Вон лежит газета, я уже отказался от подписки,называется «Обзор книг». До этой перестройки она и занималась обзором книг, атеперь как с цепи сорвалась: одни интервью, рассказы, кто с кем спит, кто укого украл, кто кого нагрел, какой писатель у какого жену увел…

Я возразил:

– Марк Сидорович, но это ж так интересно! Простому человеку.Очень даже простому.

– Кто спорит? Но какое отношение к литературе? Так и сказалибы «Обзор нижнего белья писателей»!.. А то сенсации им подавай…

Я сказал осторожно:

– Вот потому и говорят про вас, что вы человек…некоммуникабельный, что ли.

Он усмехнулся.

– Да ладно, я знаю, что говорят. Чванливый, заносчивый,злой, надменный, раздражительный.

Я с неохотой признался:

– Да, это так. Я с ними спорю, я ж вас знаю совсем нетаким. Но они мне хором!

– Они правы, – ответил он спокойно. – И тыправ. Ничего, что я на «ты»? Дело в том, как бы это тебе объяснить… Вот тебе, ядумаю, уже в своей жизни приходилось делать какую-то переоценку ценностей, которыхты придерживался ранее? Ага, приходилось. То есть поднимаешься еще на однуступеньку своего развития. В этих случаях всякий раз оглядываешься назад иговоришь: эх, каким дураком я был! Прямо-таки идиотом. Верно?

– Верно, – признался я. – А что, и вы так?

– А ты думал, я таким вот умненьким родился?.. Так вот,когда так говоришь, что, мол, каким идиотом я был раньше, то подразумевается,что теперь-то самый что ни на есть умный. Это тоже верно, так как по сравнениюсо всеми предыдущими своими личинками сейчас – ого-го!.. Только этотоптимист не подозревает, что у него впереди еще не одна линька. И, поднявшисьна очередную ступеньку, он и про этот период скажет: эх, каким я кретином был,что думал, что говорил! Понимаешь?

В моей голове заскрипели платы, искра пошла по чипам инаконец выдала осторожный вопль: