Сегестой. Встреча воинов двух отрядов сопровождалась всеобщей радостью и ликованием. Выяснилось, что Ликорт по приказу Афиниона отправился под Моргантину, чтобы договориться с Сальвием о совместных действиях против римского претора. О том, что Сальвий наголову разгромил преторское войско, ни Ликорт, ни Афинион еще не знали.

Мемнон посоветовал Ликорту вернуться вместе с ним под Лилибей. Он рассказал ему о своей весьма деликатной миссии и добавил, что пока нет ясности в отношениях между двумя вождями восстания, Ликорту не следует начинать какие-либо переговоры с Сальвием. Эпиреец с этим согласился и тотчас послал гонца к Афиниону с сообщением о прибытии «посольства царя Сальвия Трифона».

Ликорт предложил Мемнону и Эвгенею дать несколько часов отдыха всадникам и лошадям, а самим отобедать в находившемся поблизости заезжем дворе.

– Пусть Афинион получит время обдумать, что ему сказать посланцам новоиспеченного царя, – добродушно подмигнув обоим, пояснил Ликорт.

Мемнон тотчас отдал приказ своему отряду разнуздывать лошадей.

Заезжий двор находился в нескольких стадиях от того места, где встретились и расположились на отдых оба отряда. Прискакав туда, Ликорт, Мемнон и Эвгеней заказали себе обед и разговорились, сообщая друг другу новости.

Подробный рассказ Мемнона о разгроме под Моргантиной десятитысячного войска претора Ликорт выслушал, не скрывая восхищения и радости. Вместе с тем он высказал опасение, что убедить Афиниона сменить царский титул на звание первого стратега будет непросто, потому что все войско под Лилибеем находится под впечатлением звездного предсказания киликийца о том, что боги возвестили ему царствование над всей Сицилией.

По словам Ликорта, Афинион объявил, что намерен в будущем своем царстве установить коммунистические порядки, объявив землю общей собственностью и сохранив рабство только как меру наказания за преступления, причем на определенный срок. Объезжая все большие поместья вокруг Сегесты, киликиец лично отбирал в свое войско только тех из рабов, кто возрастом, телосложением и силой годился для военной службы. Остальных он отсылал обратно в имения, убеждая их работать там сообща и заботиться о хозяйстве как о своем собственном, оберегая в нем имущество и животных. Со своей стороны, он обещал им защиту от посягательств господ из Сегесты.

Когда под его началом собралось пятитысячное войско, он двинул его на Эмпорий Сегесты. Римский квестор выступил против него из Лилибея с тысячей ополченцев и наемников, но, узнав о подавляющем численном превосходстве восставших, испугался и повернул обратно в город. Сегестинский Эмпорий был взят повстанцами без какого-либо сопротивления. Там были сосредоточены зернохранилища, склады с различными товарами, и все это попало в руки Афиниона и его воинов.

Но киликийца эта добыча не очень обрадовала: он рассчитывал найти здесь склады с оружием, но их в Эмпории не оказалось. Восставшие довольствовались тем, что сбрасывали с себя свои жалкие лохмотья, облачаясь в дорогие хитоны и плащи, устилали свои палатки великолепными коврами. В отдельных случаях захваченное добро обменивалось на мечи, копья, щиты и воинские доспехи у местных жителей, которые, кроме боевого оружия, доставляли в лагерь повстанцев заступы, дерновины, топоры, рогатины, складные палатки и ручные мельницы – короче говоря, все, что могло пригодиться в походной жизни.

Афинион подобный обмен всячески поощрял. Обывателей нисколько не смущало, что они приобретают товары, добытые грабежом, и заодно усиливают мятежников во вред своим городам, где из-за нарушения снабжения уже подскочили цены на продукты питания. В Эмпории Афинион пробыл десять дней, обучая воинов ходить в строю фаланги, смыкать и размыкать ряды. В этом ему помогали люди, опытные в военном деле, особенно ахеец Скопад, сириец Дамаскид, иллириец Тевтат и галл Браней, возглавившие четыре больших отряда, на которые Афинион разделил свое войско.

После разграбления Эмпория Афинион пошел к Термам Сегесты, но там он не нашел никакой другой добычи, кроме множества распутных женщин свободного сословия и молодых рабынь из лупанаров, которые, к неудовольствию киликийца, тут же наводнили его лагерь. С этим злом он ничего не мог поделать, да и сам не устоял, поселив у себя в палатке двух хорошеньких девиц. Численность его войска за время пребывания в Термах Сегесты возросла до десяти тысяч. С этими силами Афинион двинулся к Лилибею.

– Но надо сказать, – продолжал Ликорт, – вид этого города, опоясанного мощными стенами и к тому же снабжаемого по морю всем необходимым, поколебал в нем решимость осаждать его. С первых же дней Афинион заговорил о необходимости захватить город поменьше, но обязательно приморский, чтобы иметь возможность создать свой собственный флот.

– А что ты можешь сказать о Гадее? – как бы невзначай спросил Мемнон Ликорта. – Говорят, он какое-то время был вместе с Афинионом.

– Гадей? – удивленно переспросил Ликорт. – Я много слышал о нем, но в нашем лагере он не появлялся.

– Может быть, он посетил Афиниона тайно ото всех? – предположил Мемнон.

– Нет, – твердо сказал Ликорт. – Я неотлучно был рядом с Афинионом с первого дня восстания. Нет, я знал бы об этом… Но почему ты спрашиваешь?

– У меня большие подозрения против него, – нахмурившись, сказал Мемнон. – Хотя римляне заочно приговорили его к смерти, мне все время кажется, что он каким-то образом связан с претором Нервой и по его наущению хочет посеять раздоры среди восставших. Если Гадей не встречался с Афинионом, то почему при встрече с Сальвием он сообщил ему, что навестил киликийца под Лилибеем и беседовал с ним?

– Повторяю, этого не может быть, – отрицательно покачал головой Ликорт.

После беседы с эпирейцем Мемнон почувствовал некоторое облегчение. Теперь он знал наверное, что Гадей не встречался с Афинионом и солгал Сальвию о враждебном отношении к нему киликийца с явной целью вбить клин между ними. Это подтвердило его подозрения относительно того, что Гадей предатель, подкупленный претором. Теперь можно было ожидать, что переговоры с Афинионом пройдут в более благоприятной обстановке, чем он предполагал вначале.

Мысленно он уже приготовился к разговору с киликийцем. Прежде всего, он собирался указать ему, что армия Сальвия численно превосходит его войско и к тому же успела одержать две блестящие победы над римлянами. Кроме того, он хотел напомнить ему о благородном его соотечественнике Клеоне84, который тридцать два года назад признал верховную власть сирийца Эвноя, хотя сам поначалу тоже провозгласил себя царем, собрав большую армию.

В области Мазары всадники Мемнона и Ликорта пробыли не более трех часов и потом все вместе отправились в путь по удобной дороге, тянувшейся вдоль побережья. За два часа они проскакали шестнадцать римских миль, пока не показался город с раскинувшимися под его стенами тремя лагерями восставших.

В главном лагере, занимавшем пространство по обе стороны дороги, соединявшей Лилибей и Галикии, многие уже знали, что к ним едут посланцы от Сальвия.

Когда всадники во главе с Мемноном и Эвгенеем остановились и спешились перед лагерными воротами, сбежавшиеся отовсюду воины встречали их с бьющим через край восторгом.

Вскоре и сам Афинион, высокий, красивый, с диадемой на голове, в наброшенном поверх расшитой пальмовыми узорами туники пурпурном плаще, вышел из ворот лагеря навстречу прибывшим. Прежде всего он обнял Мемнона и Эвгенея, а потом обратился с краткой речью к многотысячной толпе воинов, объявив о славной победе, одержанной три дня назад Сальвием и его храбрыми товарищами над римским претором под Моргантиной.

Весть о победе воины встретили радостным громовым кличем и грохотом оружия.

Затем Афинион, призвав своих воинов «принять конников достославного царя Сальвия Трифона с подобающим гостеприимством», повел Мемнона и Эвгенея в свою палатку, которая стояла на северном берегу мыса Лилибеон85. По пути туда он расспрашивал их о сражении под Моргантиной, интересуясь малейшими подробностями, и особенно поразился большому количеству захваченных пленных.

Афиниону очень понравился хитроумный приказ Сальвия не убивать врагов, бросивших оружие. Он тут же пустился в рассуждения о том, что в дальнейшем следует так же поступать в отношении сицилийцев и даже италийцев, чтобы вызвать у римлян недоверие к ним. Он сказал также, что в будущем он намерен держать в осаде города,