В самом начале поднятого им восстания под Сегестой двух его господ едва не растерзали рабы. Но Афинион спас их, отпустив невредимыми в Сегесту.

– Сами боги пожелали, чтобы я лично исполнил собственное предсказание о том, что хотя бы один раз в жизни вы оба окажетесь на краю гибели. Судите сами, милейшие, что с вами сталось бы, не окажись я сегодня рядом, – сказал он им напоследок.

С отрядом всадников он объездил все поместья сегестинской округи и, выступая там перед радостно приветствовавшими его рабами и рабынями, говорил им:

– Здесь, на месте этих господских усадеб, вы будете работать сообща себе во благо. Вы и сами будете жить, не испытывая нужды, и нас, защитников ваших, обеспечивать необходимыми жизненными припасами. Придет время, когда всех господ, этих пиявок, сосущих нашу кровь, мы прогоним из Сицилии и навсегда покончим с рабством.

В области Сегесты среди рабов Афинион пользовался исключительной популярностью. Его идея о создании сельских коммун повсюду находила поддержку.

За трапезой Мемнон и Эвгеней осторожно заговорили с Афинионом на щекотливую тему, убеждая его подчиниться власти Сальвия Трифона, который лично от себя предлагал ему должность первого стратега. Афинион ответил, что сам он всегда готов сменить царскую диадему на плащ полководца, но последнее слово будет за его соратниками.

Под конец разговора Эвгеней, вспомнив о Триокале, предложил киликийцу занять этот город, уверяя, что жители его не осмелятся оказать сопротивление.

– Почему ты так уверен в этом? – заинтересовано спросил Афинион.

– Беглецы из Триокалы рассказывали, что городская стража там насчитывает немногим более трех сотен наемников, а господа трусливы и не умеют обращаться с оружием, – ответил Эвгеней.

– А рабы? – снова спросил Афинион. – Не получится ли с Триокалой то же самое, что и с Моргантиной. Ты ведь сам рассказывал, что Сальвий очень надеялся на моргантинских рабов, но едва лишь господа пообещали рабам свободу, если они помогут им отделаться от осады, как все они встали на защиту города.

– Я как раз собирался об этом сказать, если бы ты позволил мне договорить до конца. Дело в том, что в самой Триокале рабов мало, а сельские рабы люто ненавидят своих господ. Многие из них давно убежали к Сальвию.

– Лето на исходе, – в раздумье сказал Афинион, – а у нас нет еще укрепленного места, где мы могли бы обосноваться и по-настоящему готовиться к войне с римлянами. Если завтра на военном совете мне удастся убедить командиров подчиниться Сальвию и заодно снять осаду Лилибея, я поведу войско к Триокале.

Утром следующего дня Афинион собрал на стратегии всех старших командиров. Собрание было бурным. Многие высказывались против того, чтобы Афинион безоговорочно уступил власть Сальвию, настаивая на равноправном союзе с ним.

Особенно негодовал Дамаскид, который был категорически против исключительного верховенства Сальвия и, обращаясь к Афиниону, кричал:

– Вспомни о своем предсказании! Ты говорил всем нам, что боги возвестили тебе царствование над Сицилией! И что же теперь? Ты отказываешься от своих слов? Или неправильно истолковал полученное предсказание?

– Да не введет никого из вас в заблуждение мое предсказание, – невозмутимо ответил Афинион. – Даже если ныне я откажусь от диадемы ради общего нашего дела, это еще не значит, что мое предсказание не исполнится в будущем.

Такой ответ заставил многих призадуматься.

Ликорт высказался за объединение, но под властью двух царей, как было когда-то в Спарте. Его мнение разделял ахеец Скопад.

Киликиец, выслушав мнения всех присутствующих, сказал:

– В войне, которую мы начали, только один человек должен обладать верховной властью. Мы еще очень слабы, у нас нет оружия, нет обученного войска, и мы не выстоим в войне с римлянами, если не объединимся под властью одного. Итак, я за подчинение царю Сальвию Трифону, потому что за ним убедительное преимущество: во-первых, у него более многочисленная по сравнению с нашей армия, а во-вторых – две внушительные победы над римлянами. Свою диадему я отдам на хранение в храм особо почитаемой в этих местах богини Танит. Пусть она будет свидетельницей перед всеми остальными богами, что Афинион не домогался единоличной власти во вред общему делу.

Сказав это, Афинион распустил военный совет и в тот же день приказал созвать сходку воинов. В три часа пополудни на берегу моря перед стратегием собрались по меньшей мере девять тысяч повстанцев, и Афинион обратился к ним с речью:

– Вы уже знаете, воины, о моем решении признать верховную власть царя Сальвия Трифона. Лишним будет говорить, что я сделал это, чтобы сохранить единство всех восставших Сицилии. Поступи я иначе – и враги наши восторжествовали бы. Они и теперь еще полны надежд, что между Сальвием и Афинионом вот-вот вспыхнет междоусобная борьба за власть. Но мы не доставим им такой радости. Нет, мы объединимся, умножив свои силы. Нынешнее положение таково, что римляне, обычно скорые на расправу, когда рабы или бедняки, измученные нуждой и горькой несправедливостью, поднимаются на своих угнетателей, сами оказались в очень затруднительном положении. Вы все знаете, что осенью минувшего года римские легионы наголову были разбиты кимврами. Римляне потеряли свыше восьмидесяти тысяч солдат! В настоящее время они вынуждены держать в Галлии все свои силы и вряд ли соберут достаточное количество воинов, чтобы двинуть их в Сицилию. Война римлян с кимврами продолжается, и это надолго. Может быть, когда-нибудь мы обратимся к германцам с предложением заключить с нами союз. А почему бы и нет? Кимвры и примкнувшие к ним галлы нападут на римлян с севера, а мы, переправившись через Сикульский пролив, будем наступать на Рим с юга, присоединяя тысячи и тысячи рабов, стонущих в цепях по всей Италии. Уже и знамения неба предвещают гибель Риму и народу римскому, малому по своей численности, но возомнившему себя владыкой всего мира. У нас, поднявшихся на борьбу за свободу, появилась возможность изменить наше положение. Так что же нам делать в столь благоприятно сложившейся для нас ситуации? Во-первых, хорошо вооружиться. Во-вторых, каждый день упражняться с оружием и научиться держать военный строй. В-третьих, регулярно обеспечивать себя провиантом, что является особенно важным делом. Если мы не будем в состоянии сделать это, нечего и думать о войне с римлянами. Я говорил раньше и еще раз повторяю: пора нам хорошенько подумать, как себя вести с теми, кто нас кормит. Я имею в виду свободных крестьян-хлебопашцев, а также наших братьев по несчастью, которые, разогнав своих господ, остались хозяевами в их латифундиях. Вы знаете, что я принимаю в свое войско только самых сильных и пригодных для военной службы, а остальных оставляю в имениях, призывая их беречь в них припасы, заботиться о находящихся в них животных и сообща вести хозяйство. Они мало пригодны к военной службе, но они могут трудиться на полях и снабжать нашу армию всем необходимым. Если мы, не задумываясь о будущем, будем разорять их хозяйства, то в конце концов останемся ни с чем и превратимся в шайку презренных полуголодных разбойников – без веры, без чести, без всякой надежды победить врага, который, пользуясь нашим варварским безумием, очень скоро одержит над нами победу. Я призываю и прошу вас, особенно тех, кто в безумном озлоблении стремится только к тому, чтобы грабить и разрушать, бережнее относится к труженикам полей и самим вставать на их защиту от всякого рода насильников и грабителей. И еще я хочу вам сказать следующее. Бессмертные боги наградили меня даром пророчества, возвещая мне о будущем посредством звезд. Минувшей ночью я получил от них предупреждение, что нас постигнет несчастье, если мы немедленно не снимем осаду Лилибея. Признаться, я и сам давно понял, что совершил ошибку, вознамерившись взять этот большой и хорошо укрепленный город. Я хотел, овладев им, получить возможность создать флот, с помощью которого можно было бы надежнее охранять берега будущего царства Свободы. Но, видно, не пришло еще время. Боги советуют мне