отрыв интеллигенции от народных масс был настолько велик, что один из ее видных представителей М. Гершензон в «Вехах» восклицал: «Мы не люди, а калеки, сонмище больных, изолированных в родной стране — вот что такое русская интеллигенция… Мы для него (народа) не грабители, как свой брат деревенский кулак, мы для него даже не просто чужие, как турок или француз; он видит наше человеческое и именно русское обличье, но не чувствует нашей человеческой души и поэтому ненавидит нас страстно… Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом — бояться мы его должны пуще всех козней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами ограждает нас от ярости народной»[1432].

«Вы все, усвоившие себе верхушки западной мысли, но никогда не проникавшие в ее тайники, вы, русские интеллигенты, в которых непросветленная восточная стихия соединяется с поверхностным западным сознанием, вы, — приходил к выводу Н. Бердяев, — неспособны к акту самосознания, вы бессильны постигнуть тайну России»[1433]. «Вследствие ее оторванности от народной толщи, нашей интеллигенции было действительно трудно понять истинные настроения народа, — подтверждал Н. Головин, — Различные выявления этих настроений она рассматривает через очки собственных устремлений»[1434], в результате «наша интеллигенция была склонна к доктринерству и легко впадала в крайности — в «интеллигентский максимализм»»[1435].

И именно этой интеллигенцией, по словам философа И. Ильина, «русская революция подготовлялась на протяжении десятилетий (с семидесятых годов) — людьми сильной воли, но скудного политического разумения и доктринерской близорукости. Эти люди, по слову Достоевского, ничего не понимали в России, не видели ее своеобразия и ее национальных задач. Они решили политически изнасиловать ее по схемам Западной Европы… Они не знали своего отечества; и это незнание стало для русских западников гибельной традицией…»[1436].

«Широкие слои русского интеллигентного общества особенно как-то живут фикциями слов и иллюзиями покровов, — замечал Н. Бердяев, — Власть инерции поистине ужасна. Если велика власть инерции и привычных, заученных категорий в обывательских кругах, то там это понятно и простительно. Но интеллигенция претендует быть носительницей мысли и сознания, и ей труднее простить эту леность и вялость мысли, это рабство у привычного, навязанного, внешнего. Трудно жить реальностями. Для этого нужны самостоятельная работа духа, самостоятельный опыт, самостоятельная мысль. Легче жить фикциями, словами и покровами вещей»[1437].

Трагедия русского либерализма заключалась в том, что его европейские идеалы не соответствовали объективным, естественным природно-географическим и историческим возможностям России по их достижению[1438]. И в то же время сохранение прежнего полуфеодального строя сдерживало наступление капитализма в России, и вело ко все более нарастающей ее отсталости от Запада. Невозможность преодоления этих противоречия превращало либеральную интеллигенцию в изолированную и радикализованную социальную группу.

«При всем своем стремлении к демократизму, — характеризовал ее в 1909 г. С. Булгаков, — интеллигенция есть лишь особая разновидность духовного аристократизма, надменно противопоставляющая себя «обывателям». Кто жил в интеллигентских кругах, хорошо знает это высокомерие и самомнение, сознание своей непогрешимости и пренебрежения к инакомыслящим… Вследствие своего максимализма интеллигенция остается малодоступна к доводам исторического реализма и научного видения…»[1439]. На эту особенность интеллигенции П. Вяземский указывал еще в 1860 г.: «…Свободных мыслей коноводы Восточным деспотам сродни…»[1440].

Что же тогда должно было произойти в случае разрушения полуфеодальных, но «политическим обрядом» и силой скреплявших русский народ, государственных форм? Отвечая на этот вопрос, еще О. фон Бисмарк отмечал: «В случае неудачной для России войны, в результате внутренних политических неурядиц, характер бессилия этой страны будет совершенно иным, чем в любом другом европейском государстве»[1441].

В феврале 1914 г., когда уже была очевидна надвигавшаяся угроза войны с Германией бывший министр внутренних дел, один из лидеров правых в Госсовете П. Дурново, убеждая Николая II любой ценой предотвратить ее, буквально пророчествовал: «Начнется с того, что все неудачи будут приписаны правительству. В законодательных учреждениях начнется яростная кампания против него, как результат в стране начнутся революционные выступления. Эти последние сразу же выдадут социалистические лозунги, единственные, которые могут поднять и сгруппировать широкие слои населения, — сначала «черный передел», а затем и общий раздел всех ценностей и имуществ… Законодательные учреждения и лишенные действительного авторитета в глазах народа оппозиционно-интеллигентные партии будут не в силах сдержать расходившиеся народные волны, ими же поднятые, и Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой не поддается даже предвидению»[1442].

Спустя год после начала войны, летом 1915 г., один из крупнейших промышленников России А. Путилов, в своем разговоре французским послом приходил к подобным выводам: «революция неизбежна, она ждет только повода, чтобы вспыхнуть. Поводом послужит военная неудача, народный голод, стачка в Петрограде, мятеж в Москве, дворцовый скандал или драма — все равно; но революция — еще не худшее зло, угрожающее России… У нас же революция может быть только разрушительной, потому что образованный класс представляет в стране лишь слабое меньшинство, лишенное организации и политического опыта, не имеющее связи с народом. Вот, по моему мнению, величайшее преступление царизма: он не желал допустить, помимо своей бюрократии, никакого другого очага политической жизни. И он выполнил это так удачно, что в тот день, когда исчезнут чиновники, распадется целиком само русское государство. Сигнал к революции дадут, вероятно, буржуазные слои, интеллигенты, кадеты, думая этим спасти Россию. Но от буржуазной революции мы тотчас перейдем к революции рабочей, а немного спустя — к революции крестьянской. Тогда начнется ужасающая анархия, бесконечная анархия-анархия на десять лет… Мы увидим вновь времена Пугачева, а может быть, и еще худшие…»[1443].

«Мне кажется, — писал в 1916 г. британский историк Ч. Саролеа, — что очевидный долг каждого либерала в России в настоящий критический момент и единственный шанс для либерального решения состоит в лояльном присоединении к правительству и сотрудничестве с ним. Если бы ни самодержавие, ни оппозиция не поднялись до осознания неотложности опасности и необъятности предстоящей задачи, то оставалась бы только одна альтернатива и одна уверенность: адские круги анархии и красного терроризма»[1444].

«Только в том случае, если и оппозиция, и правительство окажутся неравными великому кризису если они оба откажутся примириться, тогда, но только тогда, — предупреждал Ч. Саролеа, — роковая логика событий начнет раскрывать свои последствия; но роковая логика будет заключаться не в самих событиях, а в слабости и глупости правительства, неспособного провести страну через бурю, и в глупости оппозиции, принесшей в жертву благосостояние своей страны своим метафизическим теориям, своим личным чувствам ненависти и мести»[1445].

Анархия началась