уверена в том, что является избранницей народа, но в действительности народ кадетов знать не хотел и сами кадеты народа не понимали»[1462], — подтверждал ближайший соратник П. Столыпина, товарищ министра внутренних дел С. Крыжановский, это была просто «кадетствующая интеллигенция, легкомысленно радикальная…, рвавшаяся к власти и наивно мечтавшая пройти к ней на спинах своих левых союзников»[1463].

Степень демократизма любой партии проверяется, прежде всего, ее отношением к прогрессивному налогообложению, которое последний министр финансов империи П. Барк, называл «краеугольным камнем податной реформы, тем прочным фундаментом, на коем должно быть построено более совершенное здание»[1464]. Правые вообще воспринимали подоходный налог, как покушение на их «священные права», а «для кадетов, — отмечал товарищ министра финансов Н. Покровский, — подоходный налог — простая вывеска, которую они вовсе и не предполагали осуществить на деле»[1465].

И именно «в податном деле, может быть, яснее, чем в каком-нибудь другом, — подчеркивал Н. Покровский, — видны ошибки нашего думского представительства, которое должно было отрешиться от личных и классовых интересов, стать на общегосударственную точку зрения и взять реформу податного дела в свои руки. Между тем, ради плохо понятых интересов избирателей, оно ограничивалось борьбою с правительством за их карман…»[1466].

Ведущая либеральная партия России, называя себя конституционными демократами, по сути, претендовала лишь на роль некого нового правящего сословия, новой аристократии, которая должна было прийти на место прежней. «Единственная их (кадетов) цель, — отмечал этот факт С. Витте — управлять самим, а не служить… стране»[1467]. Либеральная интеллигенция, подтверждал П. Барк, «действительно была далека от народа, не понимала [его] и, в сущности, совершенно не заботилась о его благосостоянии. Проповедуя принцип: «Уйди, чтобы я мог занять твое место»»[1468].

Радикализм борьбы кадетов, подтверждал начальник петроградского охранного отделения К. Глобачев, был вызван не желанием преобразовать общество, а лишь стремлением захватить власть в свои руки. Ведь «что необходимо для самого существа революции? — пояснял он, — Нужна идея. Ведь если заглянуть в историю, то мы увидим, что революции совершались под влиянием какой либо идеи, захватившей всю толщу народа… Была ли идея у руководителей русской революции? Была, если этим можно назвать личное честолюбие и своекорыстие главарей, вся цель которых заключалась лишь в захвате какой бы то ни было ценой власти в свои руки»[1469]. Борьба за власть, запоздало признавал сам лидер кадетов П. Милюков, постепенно превратилась для его партии «в цель саму по себе»[1470].

По мнению С. Крыжановского, движущие мотивы либеральной интеллигенции крылись лишь в неудовлетворенном честолюбии: «Централизация высшего управления не давала выхода жажде деятельности и порывам честолюбия, накоплявшимся в среде местных интеллигентных классов, быстро возраставших в численности и… честолюбия при всем старании почти не имели возможности пробиться к центру или занять удовлетворяющее их положение на местах. Поэтому они силою вещей становились во враждебное отношение к центральной власти и только путем выхода из-под ее опеки, хотя бы и ценою разрушения строя, могли надеяться найти простор для своего развития и проявления»[1471].

Чисто демократическим путем российские либералы никогда не смогли бы прийти к власти, шанс для этого появился только с началом войны. И «что делает цвет и мозг нашей интеллигенции? — восклицал К. Глобачев, — При первой же военной неудаче он старается подорвать у народа доверие к верховной власти и к правительству. Мало того, он старается уронить престиж носителя верховной власти в глазах серых масс, обвиняя его с трибуны народных представителей то в государственной измене, то в безнравственной распущенности. Государственная дума — представительный орган страны — становится агитационной трибуной, революционизирующей эту страну. Народные представители, к которым прислушивается вся Россия, не задумываясь о последствиях, решаются взбунтовать темные массы накануне перелома военного счастья на фронте, исключительно в целях удовлетворения своего собственного честолюбия. Разве здесь есть патриотическая идея? Наоборот, в существе всей работы этих людей заложена государственная измена. История не знает примеров подобного предательства. Вся последующая работа социалистов и большевиков по разложению России является лишь логическим последствием предательства тех изменников, которые подготовляли переворот, и последних нельзя так винить, как первых. Они (социалисты) по-своему были правы, они хотели преобразовать государственный и общественный строй России по своей программе — по тому рецепту, который являлся конечной целью их многолетней работы и мечтой, лелеянной каждым социалистом, какого бы он ни был толка. Это являлось осуществлением их идеологии»[1472].

«Трон Романовых пал не под напором предтеч советов или юношей-бомбистов, но носителей аристократических фамилий и придворных званий, банкиров, издателей, адвокатов, профессоров и др. общественных деятелей, живших щедротами империи, — подтверждал вл. кн. Александр Михайлович, — Царь сумел бы удовлетворить нужды русских рабочих и крестьян; полиция справилась бы с террористами. Но было совершенно напрасным трудом пытаться угодить многочисленным претендентам в министры, революционерам, записанным в шестую книгу российского дворянства, и оппозиционным бюрократам, воспитанным в русских университетах»[1473].

Российские либералы не имели не только идей, но и даже желания заниматься созидательной деятельностью. «Длительным будничным трудом мы брезговали, белоручки были, в сущности страшные, — отмечал этот факт видный представитель либеральной интеллигенции И. Бунин, — А отсюда, между прочим, и идеализм наш, в сущности, очень барский, наша вечная оппозиционность, критика всего и всех: критиковать-то гораздо легче, чем работать»[1474]. Нежелание либералов заниматься конкретной практической деятельностью, И. Бунин объяснял, какой-то старой русской болезнью «это томление, эта скука, эта разбалованность — вечная надежда, что придет какая-то лягушка с волшебным кольцом и все за тебя сделает…»[1475].

«Мы все критиковали власть…, — подтверждал видный деятель Прогрессивного блока В. Шульгин, — Но совершенно неясно было, что мы будем отвечать, если нас спросят: «Ну хорошо, la critique est aisee — довольно критики, теперь пожалуйте сами! Итак, что надо делать?»»[1476]. «Я неоднократно с самого основания блока добивался ясной практической программы…, — вспоминал В. Шульгин, — но они (кадеты и октябристы) отделывались от меня разными способами, а когда я бывал слишком настойчив, отвечали, что практическая программа состоит в том, чтобы добиться «власти, облеченной народным доверием». Ибо эти люди будут толковыми и знающими и поведут дело. Дать же какой-нибудь рецепт для практического управления невозможно; «залог хорошего управления — достойные министры» — это и на Западе так делается. Тогда я стал добиваться, кто эти достойные министры… были ли мы готовы? Знали ли мы, хотя бы между собой кто. Ни малейшим образом»[1477].

Не рабочие и солдатские Советы, не дали реализовать либеральной интеллигенции