замечали. В глазах валлонов Фландрия выглядела энергичной, процветающей, экспансивной. Неудивительно, что фламандцы и валлоны очень по-разному использовали возможности, открывшиеся в результате реформы государства.

Федерализация страны влечет за собой реальные последствия.

Я не имею в виду внезапно охвативший фламандцев и валлонов приступ национальной гордости. Скульптор Пейерлинк из Диста отлил из бронзы бюст первого премьер-министра самостоятельной Фландрии Гастона Генса. Ни одной деревне, ни одному городу он не понадобился, тем более обычным гражданам. Даже фламандское начальство не хочет держать его у себя. А между тем в федеральном парламенте стоят бюсты крупных бельгийских государственных мужей с благородными лицами. Все они изваяны из белого мрамора.

Спустя 25 лет автономии начинают проявляться различия в методах управления Фландрией и Валлонией. Вначале управление в обеих частях страны точно копировало старые бельгийские методы, только в более ограниченном и сниженном виде. Сегодня Фландрия часто ориентируется на нидерландскую или скандинавскую модель, в Валлонии же постоянно задаются вопросом: «А как во Франции?» К примеру, мусор из Голландии раньше беспрепятственно отправляли во Фландрию. Теперь Фландрия в обращении с мусором скрупулезно подражает Швеции. Фламандские домохозяйства стали чемпионами Европы по сортировке отходов. Голландские мусоровозы проезжают на 15 километров южнее, к свалкам в Валлонии.

Но самые острые различия, пожалуй, заметны в культурной сфере. До сих пор нет соглашения по вопросам культуры между фламандцами и франкофонами, поэтому невозможно предпринять инициативы, выходящие за языковые границы. Водораздел по необходимости остается слишком глубоким. Например, Брюссельский фестиваль искусств, за короткое время превратившийся в лабораторию обновления сценического искусства, политики проигнорировали с высокой колокольни. Восторженные рецензии иностранной прессы не произвели на них почти никакого впечатления. Некоторые с досадой подсчитывали, сколько выступило французских артистов и выражали свое «фе» танцовщику, говорившему за кулисами по-французски, но случайно оказавшемуся уроженцем России. Другие шепотом уговаривали: переезжайте в Антверпен, и вам заплатят там, сколько захотите. Самый истошный крик раздался из уст франкоязычного министра культуры. Он назвал этот фестиваль троянским конем фламандцев в Брюсселе. Благодаря творческой настойчивости фламандской учредительницы фестиваля Фри Лейсен и ее франкоязычного, но, по сути, двуязычного последователя Кристофа Слагмейлдера Фестиваль искусств продолжает проводиться, оставаясь двуязычным, как и его директора, но лучше сказать, многоязычным и многоформатным.

За более чем 180 лет своего существования Бельгия создала и привела к расцвету поразительное число известных всему миру учреждений культуры: Королевский институт естественных наук, Тропический институт в Антверпене, Архив кино, театр «Ла Монне», Музей Центральной Африки в Терфюрене, Национальный музей растений в Мейсе и другие. В разные моменты их существование подвергалось угрозам. Они становились легкой жертвой во время кампаний за экономию как у фламандцев, так и у валлонов. Пару лет назад мне показалось, что намечается перелом. Наш сказочный Музей музыкальных инструментов после многих лет турбулентности открылся в обновленном здании универмага «Олд Ингланд». Тогда я писал: «Бельгия может». Я поспешил. Для нашего Национального музея растений, где собрано 5% мировой флоры, не нашлось денег, чтобы заменить разбитые стекла в оранжереях. Теперь там нагревают воздух в теплицах, по крайней мере, когда есть деньги на топливо. Привет, орхидеи. Привет, Бельгия.

Известные политические обычаи создают условия для неизвестных. Данное лёвенским политологом Люком Хюйсе определение политики умиротворения больше не влияет на стиль и методы, которые мог бы предсказать любой журналист с годом профессиональной практики за плечами и рассудком в голове.

Во многих европейских странах существует противостояние церкви и государства. Взять, к примеру, эмансипацию католиков в Нидерландах, «Культуркампф» в Германии, Третью республику и радикальную секуляризацию во Франции. Молодые взирают на все это более отчужденно. Достопочтенные католические организации больше не могут мобилизовать свои уличные войска.

Во всех европейских странах труд и капитал уже больше столетия ведут друг с другом борьбу. Сегодня их конфликт, похоже, даже острее, чем когда-либо. Молодежь, делающая первые шаги на рынке труда, по-прежнему массами вступает в ряды бельгийских профсоюзов. Согласно новейшим данным, профсоюзы, как и прежде, объединяют 75% ищущих работу — это самый крупный показатель по Европе. Только Швеция может выдержать сравнение с Бельгией. Это плоды мощной традиции и эффективной деятельности, а также реакция на жесткую глобализацию и косную либеральную политику ЕС.

В Бельгии существуют также противоречия между общинами. Дискуссия на эту тему продолжает разрастаться. Демократические националисты теряют свои позиции так же неуклонно, как под лучами солнца тает снег. Тает и их партия. Но вот в чудесном 2010 году происходит чудесное возрождение демократического национализма — праволиберального, свободного от всех левых примесей, сепаратистского.

Ясности Бельгия предпочитает мир. Противоречия, о которых выше шла речь, то и дело «ставят подножку» друг другу. В вопросах просвещения фламандские католики и валлоны проявили солидарность по поводу защиты католических школ. Христианские и социалистические рабочие продолжают вместе бастовать против переноса предприятий в районы, где капиталист может беззастенчиво эксплуатировать пролетария. Праворадикальный фламандец может быть непримиримым в вопросах языка по отношению к праворадикальному валлону, с которым он проявляет трогательное единство в вопросах снижения налогов.

Когда противоречия накладываются друг на друга, колеблется вся система. Во время Большой забастовки 1960— 1961 годов валлонские рабочие повернулись против Бельгии. Во время школьной войны католики мобилизовали свои отряды по всей стране. Еще один пример — «королевская проблема». Ее результатом были социальное возбуждение, уличные беспорядки и в двух случаях гибель людей.

Проясняются новые противоречия.

Социологи, такие как Марк Эрхардус, в пику материализму рассуждают о постматериализме. Бюргеры могут в экономическом отношении стоять на левых позициях (выступать за сильные профсоюзы, мощное социальное страхование), а в идеологическом — на правых (против лиц, ищущих убежища, за перекрытие границ). Мечтательные «зеленые» пуритане могут не переваривать профсоюзы. Есть либералы, желающие приватизировать медицинское страхование (правые) и одновременно отстаивающие однополые браки и легитимацию эвтаназии (левые).

Иное, новейшее противоречие, отмечаемое по всей Европе, наблюдается между высококвалифицированными специалистами, состоящими на службе у демократии, и низкоквалифицированными работниками, которых принижают или даже ненавидят высококвалифицированные. Иногда об этом говорят в резкой форме: утратившая свои корни элита против татуированного низшего класса. Посмотрим на цифры. После выборов 2007 года 81% парламентских кресел заняли люди с университетскими дипломами, в то время как такие дипломы имеет лишь 8% жителей. Менее 7% досталось лицам, не имеющим диплома об окончании полной средней школы, а таких в стране три четверти населения. Это много больше, чем низший класс. В этом Бельгия не отличается от Нидерландов. В обеих странах налицо олигархия дипломов. Расслоение бросает низкоквалифицированных на произвол судьбы, так что слова о возвышении народа звучат сегодня старомодно или простодушно. Неудивительно, что низкоквалифицированные обращаются к