досье по делу о педофилии). Сразу после этого случая разразилась война между судьями различных направлений, и не нужно было долго разбираться, каких именно: секуляристы против католиков, аромат ладана против вони селитры. Бельгия 1838 года? Нет. Бельгия 2000-го. Разговор показательный, типичный случай из тысячи. Не играет роли, фламандец ты или валлон. А раньше играло? Здесь тоже чувствуются последствия федерализации. Во франкоязычной Бельгии, как в унитарной Бельгии, на государственные должности назначают рабов партии. Во Фландрии начальники доказывают, что они более современны. Они объективируют назначения. Вследствие этого они имеют право регулярно терроризировать государственных чиновников из фламандского правительства собеседованиями об индивидуальной производительности труда и проведением assessments [англ. оценки кадров]. По-английски это всегда звучит лучше. Добрый, старый пожизненный наём сурово осуждается, как желтый билет лодыря. Не спорю, иногда так оно и есть. Но это была дамба против бурного потока «левых» влияний. В государственном аппарате, таком как бельгийский, уже больше столетия все сверху донизу пропитано политикой, так что это важно.

Тем временем в нижних эшелонах фламандского государственного аппарата появляются люди, прошедшие нормальное собеседование о приеме на работу. Ну а руководящие кадры? Они, как всегда, из марионеток, которым партия обеспечила место. Компетентны ли они? В большинстве своем да, но гарантию давать нельзя. Резиновые куклы очень гибки.

В разных бельгийских кафе — а в Бельгии много кафе — можно увидеть таинственное объявление: «Каждый второй вторник месяца, 18—19 час. Служба помощи». А затем фамилия: например, Х. Метдепеннинген или Кс. Дюгной. Я не собираюсь порочить людей с этими фамилиями, я взял имена наугад, вслепую из телефонной книги. За ними стоят десятки фамилий, десятки дней, десятки часов. Но в одном можно быть уверенным: сюда приходит политик.

Этот политик — он может быть министром, но тогда его представляет один из его подчиненных — ездит из одного кафе в другое, где его могут дожидаться люди. Он приезжает выслушивать «мелкие дела», повседневные жалобы и пожелания своих избирателей. Так он узнает их проблемы, как священник на исповеди — проблемы своих прихожан. Он будет пытаться решить эти проблемы: устроить на место подавальщицы кофе в министерстве чью-то любимую дочку, добиться разрешения на строительство в обход всех запретов, протолкнуть решение о назначении пенсии — каждый убежден, что ни за что ее не получит, если пойдет официальным путем. Ни политик, ни обычный бюргер не может себе представить, что можно решать свои наболевшие проблемы по-другому. «Малые дела» — эта формула принадлежит одному из крупнейших политиков прошлого века — Томашу Гарригу Масарику. Он называл их dróbna práce, Kleinarbeit. Есть политики с блестящей карьерой, которым в ней чего-то не хватает. Помогать людям в нужде — разве это не прекрасное призвание? Бывший председатель Палаты и министр Де Кро, либерал до мозга костей, отдает себя этому делу уже десятки лет и поясняет: «Богатые люди во мне не нуждаются».

Встречаются политики, которых терпеть не могут в их собственной партии, но которые пользуются авторитетом благодаря «службе помощи» и отсюда большому количеству голосов. Нынче в ходу мнение, что успех на выборах зависит от узнаваемости в СМИ, точнее, на телеэкране. Самый известный пример — Барт де Вевер из националистического Нового фламандского альянса — НВА. Его охотно приглашают участвовать в викторине «Умные парни» — выдержанного, крутого, самоироничного, с энциклопедической памятью, охватывающей широкий круг знаний от французских импрессионистов до всякого дерьма. В 2003 году его партия завоевала одно место в парламенте, в 2007-м — пять, в 2010-м — 27. В викторине Барт де Вевер участвовал в 2009 году.

Но кроме Барта де Вевера были избраны десятки простых людей. Они прошли в парламент благодаря «службе помощи», благодаря узнаваемости на местах. На телевидение их не зовут. Или зовут редко.

Может быть, для «службы помощи» прошли лучшие времена? Особенно во Фландрии это часто рассматривается как типичный пример мелкой коррупции, характерной для Бельгии, вследствие чего некоторые фламандские политики почти каждый вечер появляются перед телекамерами, но совсем отвыкают от своих избирателей в отличие от многих нидерландских политиков.

Люди вправе говорить, что профиль нового фламандского избирателя невыгодно отличается от профиля старого, всем знакомого и столь презираемого бельгийца. Новый фламандец — вечно недовольный, жадный до денег и с большими претензиями. Черты деревенщины, которыми его попрекают, придают этому образу, с одной стороны, ограниченность, а с другой — теплоту, общительность и не чужды афористичности и чувству юмора. Например, сейчас, если соседские дети чересчур расшалятся, современный фламандец топает прямиком к судье. Прежде он самое большее мог заорать: «Нельзя ли, черт побери, шуметь потише!» И на этом все кончалось, потому что он вспоминал собственное детство. Провинциализм никуда не делся, но теперь его перевешивает эгоизм, и он становится невыносимым.

Совершенно иную проблему создает феномен класса низкоквалифицированных работников, которых высококвалифицированные бросили на произвол судьбы. Протест низкоквалифицированных я считаю легитимным, и высококвалифицированные работники должны принимать его всерьез: у них и так достаточно привилегий. Но я бы назвал скорее махровым индивидуализмом эту неспособность вести себя уравновешенно, эту агрессивность, вскипающую всякий раз, когда речь идет о собственном удовольствии и собственном доходе. Испорченный характер фламандского народа здесь ни при чем. Такое положение вещей легко найти по всей Европе, от Италии до Дании.

Не хочу строго судить о «службе помощи», хотя, конечно, вижу в ней искаженные черты клиентализма. Однако в благополучной Фландрии в отличие от обездоленной Валлонии крайне правые занимают самые сильные позиции во всей Европе. В глухих переулках полуживых фабричных городов Валлонии, в Ла-Лувьере или Шарлеруа, правый экстремизм находит почву, которая там в переизбытке. Виной этому неутомимая, осуществляемая изо дня в день работа старомодных «красных» заводил, которые силой своего убеждения осуществляют «службу помощи». Они по крайней мере не оставляют униженный класс наедине с его бедами.

На первый взгляд, бельгийский политический спектр обнаруживает опасное сходство с соседями по континенту, в первую очередь с Нидерландами и Германией: христианская демократия, социал-демократия и либеральное движение десятилетиями поддерживали друг друга в шатком равновесии, а теперь катастрофически проседают. «Зеленые» уже несколько лет представляют хоть и незначительный, но реальный политический фактор. «Фламандский интерес» — вариант правого экстремизма, наблюдающегося в других странах. А вот такую партию, как «Новый фламандский альянс», популистскую, хотя и не всегда, однако явно не расистской, демократической или националистической направленности, новую и в то же время старую, — такую партию можно найти только в Бельгии.

Самая старая партия Бельгии — либеральная. Она была создана в 1846 году в Брюсселе.