Согласно оценкам, в Брюсселе живет от 12 до 20% франкофонов. Точные цифры отсутствуют, потому что никого нельзя принудить однозначно высказаться по тому или иному вопросу, а опросы о языковой принадлежности давно ушли в прошлое. Для полноты картины добавим, что Брюссель является столицей и Федерации, и Бельгии. Столица валлонского региона — Намюр. Нельзя отрицать наличие трений между валлонами и франкоязычными брюссельцами. Они не чувствуют себя близкими родственниками. Основной их опознавательный знак негативный: они не фламандцы. То, что они называют la dynamique flamand, фламандской динамикой, вызывает у них смесь притворного восхищения и зависти. Они подумывают о слиянии провинциального и регионального парламентов. Но это еще не свершившийся факт. Они собираются и дальше активно противостоять всему, что движется в сторону Фландрии, отсюда смена названия. Политически это понятно, но фактически федерация покоится на ложном основании. Брюссель не является одноязычным французским городом.

Для всех парламентов и во всех провинциях выборы проходят каждые пять лет, в один день с европейскими выборами, но не в один день с федеральными. Было бы много практичнее проводить все выборы в один и тот же день, но идеологи Фламандского движения это решительно отвергают. Всё, что даже отдаленно может приблизить Фландрию к ненавистной Бельгии, не встречает ни малейшего понимания в их остекленевших глазах.

Законы одобряются на федеральном уровне. Провинции и коммуны работают на основе декретов. Только в Брюсселе управляют с помощью «ордонансов» — постановлений, распоряжений. Это образчик развитой бельгийской семантики. Правда, фламандцы не принимают всерьез, что Брюссель — провинция. Настоящие провинции издают декреты. А у вас они есть?

Довольно странно, что между законами и декретами нет никакой иерархии. Декреты (или постановления) не подчинены федеральному законодательству. Они обладают равной с ним правовой силой. Руководство федеральным государством и руководство регионами не стоят на одном уровне. Юридическое различие кроется в разной географической принадлежности. Мои законы не встречаются в правовой системе других стран. В Германии, например, существует четкая иерархия между федеральными законами и законами отдельных земель; федеральное право подчиняет себе земельное — таков принцип. Евросоюз действует так же.

Но в Бельгии не так. Вследствие этого сфера компетенции провинций и коммун, с одной стороны, и сфера федеральная — с другой, должны все время четко координироваться между собой, в том числе потому, что во время переговоров о международных соглашениях не всегда можно однозначно определить, какова же позиция Бельгии. В довершение всего национальное законодательство, конкретизируемое в декретах, во Фландрии истолковывается иначе, чем в Валлонии. Правила дорожного движения, например, действуют по всей стране, но министр транспорта во фламандском правительстве позволил себе покрасить светофорные столбы в осиные цвета — черный и желтый. Это фламандские цвета. В Валлонии и Брюсселе они остаются красно-белыми. В последнее время они все чаще становятся интровертно серыми.

Парламент Брюсселя состоит из восьмидесяти девяти депутатов — шестидесяти двух франкоязычных и семнадцати нидерландскоязычных. Число это постоянное. Нидерландскоязычные депутаты гарантированно присутствуют в брюссельском провинциальном правительстве, при этом наблюдается тенденция к паритету. Это компенсация паритета, устанавливаемого в федеральном правительстве, причем в пользу франкофонов. К выборам в брюссельский парламент не допускаются двуязычные партии. Автономная провинция состоит, в свою очередь, из девятнадцати коммун. В коммунальных выборах могут участвовать также и двуязычные партии.

Кроме того, существует еще Rat der deutschsprachigen Gemeinschaft — Совет немецкоязычного сообщества. В нем 25 членов. Он контролирует правительство из четырех министров. Столица — Эйпен. Все это делается для семидесяти тысяч говорящих на немецком. А ведь находятся люди, которые утверждают, что Бельгия притесняет меньшинства!

В регионах возможны в отличие от федеральных также и иные коалиции. Сначала они были идентичны на всех уровнях, потом начались робкие отклонения, которые теперь видны невооруженным глазом. В последние годы «фиолетовое» правительство, например фламандское, возглавлял христианский демократ Летерм.

Деньги, которыми располагают коммуны и провинции, поступают из федерального налогового фонда и тут же распределяются. С 2002 года провинции получили больше фискальной свободы. Распределение федеральных средств происходит сообразно налоговым поступлениям в каждой провинции. Если провинция собирает налогов меньше средней цифры по стране, она получает компенсацию. Франкофоны опасаются, что после новой государственной реформы им снизят компенсацию, что приведет к обеднению. Фламандцы, которые пока еще самые богатые, призывают к большей ответственности в регионах. В большинстве случаев эти бесконечные распри ведутся из-за копеечных сумм.

Но не только из-за них. Федеративные государства обычно держатся на том, что отдельные области решают признать себя частью большого целого. Взять, к примеру, Швейцарию или США. В Бельгии все происходит наоборот. Большое целое распадается на малые составные части. Вопрос состоит в том, сколько автономии получат эти составные части. Все больше и больше? Есть ли этому предел? Где он? Или его нет? Статья 35 Конституции вроде бы дает ответ на этот вопрос: «Федеративное государство несет ответственность за функции и обстоятельства, которые отведены ему Конституцией и законами, принятыми на основе Конституции. Общины или провинции, каждая в своих рамках, отвечают за прочие обстоятельства при условии и в формах, определяемых законом». Если, с одной стороны, суммировать полномочия федеральных властей, то, с другой стороны, все необобщенные, так называемые «остаточные» полномочия выпадут на долю провинций и коммун. Кажется, что система вполне прозрачна. Только вот по разные стороны языковой границы не будет единого мнения насчет «суммирования». Для Фландрии оно должно быть минимальным, для франкоязычных — максимальным. В противном случае, боятся они, конец Бельгии неизбежен. Насколько можно еще ослаблять узы Бельгии? Чем слабее, тем лучше? Пока она сама не развалится? Но это произойдет вопреки желанию огромного большинства населения! Во Фландрии, по оценкам, от 60 до 80% жителей желают сохранения Бельгии, в Валлонии и Брюсселе вы почти не найдете сепаратистов.

На севере страны государственные реформы продиктованы иными причинами, чем на юге.

Во Фландрии это результат медленного, затяжного развития. Началось все с непризнания и угнетения языка и культуры, завершилось признанием и самостоятельностью языка и культуры в самом широком смысле.

Валлонская тяга к самостоятельности была обусловлена в первую очередь экономически. Валлонская национальная партия Rassemblement Wallon («Валлонская самоидентификация») возникла на волне мощных забастовок 1960— 1961 годов. Центр тяжести лежал в Валлонии, бастующие требовали антикапиталистических реформ. Валлонская тяга к самостоятельности была реакцией сельского края, прошедшего длительный период экономического расцвета, несколько десятилетий переживающего промышленный упадок и воспаленными глазами наблюдающего, как другая сельская местность стала экономически подниматься.

Во Фландрии тоже закрывались угольные шахты. В отдельных ее районах тоже было много безработных. Но валлоны этого не