месте преградили рвами и пушками. Началась новая отчаянная атака неприятелей и львиная оборона оставшейся части русских ратных людей. Последние были сбиты с дороги к лесу и там окружены всеми силами польскими и татарскими; уже татары ворвались в средину обоза. Но тут они наткнулись на шереметевские телеги, нагруженные червонцами, серебряной посудой, мехами, дорогим платьем, и занялись дележом добычи. Этим моментом воспользовался русский воевода, и так как от постоянной стрельбы порох истощился, то русские ратники ударили в топоры и рогатины и отчаянным рукопашным боем снова отбили неприятеля. А в наступившую ночь они уже вновь огородились телегами и окопались валом. Сами неприятели отдавали справедливость и даже приходили в удивление перед такой стойкостью царского войска. Юрий Хмельницкий, как только узнал о безвыходном положении Шереметева, покончил свои изменнические переговоры с поляками; 7 октября, по требованию польских гетманов, он со своей старшиной приехал в их лагерь, а 8-го подписал сочиненный ими договор, по которому со всем Войском Запорожским вновь возвращался в подданство королю и Речи Посполитой. Известие об измене Хмельницкого произвело удручающее впечатление в лагере Шереметева, который в своей упорной слепоте все еще надеялся на его помощь.

Теперь польские начальники постарались отделить Цецуру с казаками от московских людей; в чем им помог Хмельницкий: он уведомил полковника о заключенном с поляками договоре и приглашал последовать своему примеру. Цецура не стал спорить и в условленный день со своими восемью тысячами казаков устремился в польский лагерь. При этом непредвиденный случай наказал изменников: не предуведомленные об их измене, татары со всех сторон напали на них и успели изрубить несколько сот и взять в плен более тысячи, пока поляки подоспели на выручку. Однако во время этого кровавого недоразумения одна часть казаков бросилась назад в русский лагерь, а другая ушла домой, так что с Цецурой перешло в польский лагерь не более 2000. Полковники киевский, миргородский и прилуцкий с частью своих казаков не приняли участия в измене и продолжали находиться при Шереметеве.

У последнего оставалась еще надежда на своего заместителя в Киеве стольника князя Юрия Никитича Барятинского, которого он уже ранее звал к себе на помощь. Но без царского указа князь не смел двинуться; а пока получился такой указ из Москвы, прошло немало времени. 7 октября он выступил из Киева с отрядом в 3000 человек – самое большее, что ему можно было собрать; кое-какие части, отделенные из разных гарнизонов, должны были присоединиться к нему на дороге. Вместо спешного похода прямо на место действия он, отошедши потихоньку 50 верст от Киева, остановился в одном местечке и стал тут поджидать означенных подкреплений. Мало-помалу у него набралось свыше 5000 человек; 19 октября он двинулся далее и дошел до местечка Брусилова. Но местный сотник с казаками и войт с мещанами отказались впустить его в город, разобрали мост и плотину и начали стрелять из пушек. Тут только Барятинский узнал об измене Хмельницкого. Видя, что ляхи, татары и мятежные казаки стали собираться, чтобы окружить и разгромить его войско, и опасаясь за судьбу Киева, где оставался его товарищ стольник Чадаев с очень малочисленным гарнизоном, Барятинский повернул назад и остановился, не доходя с небольшим верст двадцать до Киева, в местечке Белгородке, откуда послал отписку в Москву и спрашивал нового царского указу.

Но к тому времени вопрос о главной русской рати был уже покончен.

Шереметев с остатками своего табора сумел пройти еще некоторое расстояние; но под Кодней принужден был опять остановиться и окопаться. Днем шли дожди, а ночью уже были морозы. Русские жестоко страдали от голода, холода и трупного смрада. Так как не было дров, то люди ели сырое мясо павших лошадей; их исхудалые почерневшие лица возбуждали сожаление даже у неприятелей. Ввиду безнадежного положения и предстоявшей гибели, естественно, пошатнулась воинская дисциплина и стали происходить шумные толки о сдаче среди ратных людей. Мужественное упорство Шереметева наконец было сломлено, и 15 октября он вступил в переговоры. Польская армия и сама страдала от погоды, от недостатка кормов и съестных припасов; а потому гетманы были очень обрадованы предложением перемирия и тотчас на него согласились. Затем назначенные с обеих сторон комиссары принялись договариваться о мире. В начале сих переговоров один из русских комиссаров стольник Акинфиев, человек очень умный, по словам польского современника, вздумал было напомнить полякам о принадлежности к единому славянскому племени и к общей христианской вере, об их неестественной дружбе с врагами Христа – татарами. Но, разумеется, это был голос вопиющего в пустыне; татарские уполномоченные даже были допущены к участию в переговорах и прежде всего потребовали от москвитян уплаты больших сумм в пользу орды.

После многих споров мирный договор состоялся, был обеими сторонами подписан 23 октября и утвержден взаимной присягой. Главные его статьи были следующие: из Киева, Переяслава, Нежина и Чернигова должны быть выведены московские гарнизоны, оставив в них свои пушки и военные запасы. Рать Шереметева выдает все свое оружие, знамена и весь боевой запас и затем под конвоем польским будет разведена по большим городам. Русские воеводы Шереметев, князья Щербатов и Козловский, вообще начальные люди, полковники и офицеры будут находиться заложниками у коронных гетманов и крымского царевича, пока царские гарнизоны не выйдут из помянутых городов. Когда состоится их сдача, тогда русские воеводы и офицеры с их ратными людьми будут отпущены домой, до границы их проводит польский конвой и там возвратит им ручное оружие. Странным кажется, каким образом такой стойкий и верный царский слуга, каким был Шереметев, самовольно согласился на очищение Украйны от московских гарнизонов, то есть на полное возвращение ее под польское владычество, и не только согласился сам, но и поручился за таковое же согласие своего киевского товарища князя Барятинского? Это по тому времени небывалое превышение власти можно объяснить только крайним безвыходным положением русской рати, не терпевшим никакого дальнейшего промедления ради ее спасения от конечной гибели. Едва ли Шереметев и верил в возможное исполнение сих условий; а просто не хотел сдаться безусловно и видеть своих ратных людей увлеченными в татарскую неволю. Тем не менее он действительно послал Барятинскому, Чадаеву и левобережным воеводам известие о заключенном договоре и вместе приказ об очищении занятых Москвой городов. Но такие приказы, конечно, писались под диктовку польских вождей.

Князь Барятинский поступил как истый московский воевода: на грамоту Шереметева он ответил, что договорные статьи пошлет великому государю, а без царского указу, по приказу Шереметева отдать города и вывести из них ратных людей «немочно». «Много на Москве Шереметевых!» – прибавил