Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Меж тем гетманы Потоцкий и Любомирский распорядились самым варварским и вероломным образом. Во-первых, тех казаков, которые оставались на русском таборе, они отдали в неволю татарам. Во-вторых, как только русские ратные люди, числом около 10 000, выдали свое оружие, в их табор начали врываться татары и хватать их арканами. Тогда безоружные москвитяне стали обороняться чем попало; татары пустили в ход стрелы, перебили много народу; а остальных, около 8000, забрали в плен. Поляки равнодушно смотрели на этот разгром. В-третьих, самого В.Б. Шереметева, вопреки условиям, польские гетманы выдали Нурредин-султану в обеспечение обещанной ему суммы в 150 000 ефимков. Шереметева посадили в его собственную карету, запряженную шестерней, и в сопровождении его собственных слуг и свиты, состоявшей из сотни разных подчиненных ему лиц, под татарским конвоем увезли в Крым, где он потом томился более 20 лет в тяжком плену. Так жалко окончился его поход, предпринятый с отборной ратью, с пышными надеждами и похвальбами! Чудновское поражение было еще горше конотопского и стоило еще дороже Московскому государству.
Известие об этом событии произвело большую радость в католической Европе. Папа Александр VII не только послал Яну Казимиру поздравление с такой славной победой над москвитянами, но и сам лично отслужил благодарственный молебен в храме Св. Станислава. В Москве известие о поражении породило совершенное уныние, и тем более, что наши внутренние дела тогда находились в плохом состоянии. Не говоря уже о разладе царя с патриархом Никоном, недавнее введение медных денег в одной цене с серебряными успело произвести свои неблагоприятные следствия, и в народе обнаружилось брожение, готовое перейти в открытый бунт. Поэтому при дворе снова думали об отъезде царя из Москвы в Ярославль или Нижний Новгород. Со стороны турок и татар около того же времени произведено было движение на устья Дона. Из Царьграда пришли корабли к Азову и высадили турецкое войско, с которым соединился крымский хан; под их защитой были выстроены две каменные башни на обоих берегах, и протянули между ними железные цепи; таким образом донским казакам был отрезан выход в Черное море для промысла над турецкими областями. Царские воеводы, сидевшие в украинских городах, не ладили друг с другом и посылали взаимные жалобы; так, из Киева младший воевода Чадаев бил челом на старшего воеводу князя Барятинского за пренебрежительное к нему отношение, обвинял его в грабеже сельского населения и в угнетении ратных людей, отчего последние постоянно бегают из Киева, человек по двадцать и по тридцать в день. Переяславский воевода князь В. Волконский жаловался на самого Чадаева за его грабежи и ругательства. Так как московские ратные люди получали жалованье медными деньгами, которых на У крайне местные жители не хотели принимать, то первые ничего не могли купить, голодали и терпели во всем нужду; а потому стали насильно собирать съестные припасы, что, конечно, возбуждало большие неудовольствия и жалобы со стороны населения. И тем не менее, когда правая сторона Днепра вместе с Юрием Хмельницким отложилась от Москвы и воротилась под польское владычество, Левобережная Украйна большей частью осталась ей верна. Как ни смущали ее жителей агенты поляков и изменников, чернь все-таки подданство царю предпочитала господству своей старшины, которая стремилась закрепостить себе народ, разбогатеть на его счет и выделиться в привилегированное сословие, по образцу ненавистной малорусскому народу польской шляхты.
На левой стороне в это время во главе московских приверженцев действовали три человека: переяславский полковник и наказной гетман Яким Самко, нежинский полковник Василий Золотаренко и нежинский протопоп Максим Филимонович. Запорожье также оставалось верным царю; там выдвинулись храбрый сотник особой вольной дружины Серко и кошевой Иван Брюховецкий. Напрасно агенты Юрия Хмельницкого и известного Веневского старались склонить на сторону Польши и грозили им погромом; здесь, напротив, приготовились к отпору.
Около средины ноября Юрий Хмельницкий, по настоянию своего руководителя Веневского, созвал черную раду в Корсуни на площади у церкви Св. Спаса. Тут Хмельницкий сложил с себя булаву, то есть гетманство, утвержденное за ним Москвой. А Веневский сказал такое красноречивое слово в пользу короля, что казаки шумными возгласами объявили себя королевскими слугами и грозили убить всякого, кто вздумает бунтовать против него. Веневский королевским именем вручил снова булаву Хмельницкому; обозным поставил Носача, генеральным судьей Григория Лесницкого, а войсковую печать передали Павлу Тетере – все лицам, преданным полякам.
Перейдя на левый берег Днепра, поляки, татары и казаки Юрия Хмельницкого в январе и феврале приступили к Козельцу и Нежину; но и там и тут были отбиты верными казаками и мещанами. Самко и Золотаренко действовали удачно и просили только о скорейшей присылке царских воевод на помощь. Но не легко было московскому правительству вооружить и прислать новое войско после чудновского погрома. Обстоятельства или, точнее, польское безнарядье помогли ему и на сей раз. Поляки и татары скоро ушли обратно за Днепр; причиной того было возмущение польского войска, которое за неплатеж жалованья отказалось от службы и составило конфедерацию. После того, по примеру полков Переяславского, Нежинского и Черниговского, другие полки Левобережной Украйны, Лубенский, Миргородский, Прилуцкий, Полтавский, били челом государю о новом принятии их в свое подданство20.
Обманутый в своих надеждах на польский престол и удрученный возобновившейся, притом неудачной, войной с Польшей, естественно, Алексей Михайлович сильно желал окончательно развязать себе руки со стороны Швеции, с которой так неосторожно и так несвоевременно вступил в борьбу за балтийские области.
После заключения Вальесарского перемирия уполномоченные обеих сторон не раз наряжались для переговоров о вечном мире. С русской стороны их по-прежнему вел думный дворянин Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин, в качестве главного воеводы управлявший занятыми в Ливонии городами из своего Царевича-Дмитриева (Кокенгаузена). Но среди сих переговоров в феврале 1660 года его постигло большое горе от собственного сына Воина. Этот молодой человек воспитался под влиянием отцовского уважения к западноевропейской культуре, представительницей которой в русских глазах являлась Польша, к тому же привлекательная для неопытной молодежи шляхетскими вольностями по сравнению со строгими московскими порядками. А недальновидный отец, желая дать своему сыну европейское образование, окружал его учителями из пленных поляков. Он уже помогал отцу в делах управления и в переписке с соседними странами. Приехав в Москву с каким-то поручением, Воин окончательно ее возненавидел и, посланный обратно к отцу с некоторой суммой казенных денег, не воротился к нему, а бежал за границу, сначала к польскому королю, потом в Германию и, наконец, во