лидирующие позиции в Европе. В отличие от них, общественные автобусы, трамваи и, прежде всего, железные дороги выглядели как пережитки коллективистского прошлого. СДПГ также последовала этой тенденции, отказавшись от общественного транспорта после 1957 года, и отныне позиционировала себя как автомобильная партия. Это нашло отражение в 1960 году в особенно важном решении о финансировании дорожного строительства: вопреки предложению правительства и при поддержке голосов СДПГ, СвДП и меньшинства парламентской группы ХДС/ХСС было решено, что средства от налога на нефть отныне могут быть полностью и исключительно использованы для дорожного строительства. Такого целевого финансирования не было ни в одной другой области, ни в обороне, ни в образовании, ни в здравоохранении. Это особое бюджетное положение транспорта «освобождало дорожное строительство от ежегодных бюджетных ассигнований», так что «динамика автомобилизации автоматически переносилась на дорожное строительство», по словам историка транспорта Дитмара Кленке – чем больше транспортное движение, тем больше средств поступало в дорожное строительство, автоматически и без необходимости дальнейшей координации или правового регулирования. Федеральной железнодорожной компании «Бундесбан» было отказано в таком финансировании. Она рассматривалась как старомодное, неэффективное государственное предприятие, не имеющее будущего и имеющее право на существование лишь в сильно сокращенном виде, потому что вскоре куда угодно по всей республике будет удобнее добираться на легковых или грузовых автомобилях по новым автомагистралям. Также было отказано в освобождении регулярного общественного транспорта от налогов на нефтепродукты и автотранспорт. Местный общественный транспорт, казалось, не имел большого будущего. В будущем люди уже не ездили на работу на трамвае, а лишь на собственных автомобилях[42].

Как и в случае с автомобилем, во всех сферах потребления теперь преобладала идея брендированного товара, согласно которой товар с абсолютно одинаковым качеством предлагался по всей стране, а вскоре и в Европе или во всем мире. Таким образом, не только массовое производство, распространение и реклама дорогих потребительских товаров стали проще, но и желание потребителей быть особенным и отличаться от других могло быть таким образом лучше удовлетворено – и стимулировано. Сама реклама также стала брендированным товаром; она теперь не просто продавала товары, но ассоциировала с ними жизненные ощущения. В 1965 году стал популярен «Человек Мальборо» – ковбой, едущий верхом на лошади и курящий, который обещал «вкус свободы и приключений» и проводил ассоциации между свободной, ничем не ограниченной жизнью и употреблением никотина. «Эксперт по кофе Чибо» в черном костюме, который лично проверяет качество кофейных зерен, закупаемых в Латинской Америке, ассоциировался с кофе этой марки, экзотикой чужих миров и легким налетом колониальности. А реклама бензина «Эссо» со слоганом «Возьми тигра в бак» обещала силу хищника для борьбы за выживание на дороге[43].

Наряду с автомобилем, телевидение стало визитной карточкой 1960‑х годов. К концу десятилетия почти каждая западногерманская семья имела телевизор, а с 1967 года начался переход на цветное телевидение. Первая программа АРД и вторая ЦДФ, основанная в 1963 году, к концу десятилетия расширили сетку вещания до более чем десяти часов в день. Телевизионные фильмы, развлекательные передачи и все чаще художественные фильмы немецкого и международного производства, а также, прежде всего, спортивные события привлекали зрителей. В середине 1960‑х годов на контрасте с двумя основными каналами, ориентированными на широкие слои аудитории, были запущены региональные третьи программы, с классической культурой, образовательными и региональными передачами. Среднее потребление телевидения жителем Германии в день к 1970 году выросло почти до трех часов. Это означает, что все дополнительное свободное время, достигнутое с 1960‑х годов, было потрачено на телевидение. События, о которых не сообщалось по телевидению, практически не находили отклика. Кроме того, телевидение оказало нивелирующее воздействие: культурные установки и спортивные предпочтения становились столь же схожими, как и впечатления о далеких странах и чужих людях.

Телепрограмма 1965 года является примером синхронности старой немецкой идиллии и современного мира, «мещанства» и «прогресса», что было так характерно для этого этапа: детективы в стиле «Дарбридж», такие как «Ключи», в которых немецкие актеры изображали жителей английского загородного поместья; тривиальные семейные сериалы, такие как «Форелленхоф»; викторины, такие как «Кто я?», «Золотой выстрел» и «Кто-то один выиграет»; обширные отчеты о визите британской королевы в Германию; ночные победы «боксера-негра Кассиуса Клея» (под псевдонимом Мухаммед Али); американские сериалы, такие как «Бонанза» и «У подножия Голубых гор» – но также и более «серьезные» телефильмы, такие как «Неисправимые», и обстоятельные репортажи о выборах в бундестаг, о суде над персоналом Аушвица и о войне во Вьетнаме, первые передачи «Бит-клуба», а также политические журналы, такие как «Панорама» и «Монитор»: телевидение стало коммуникативным центром и инструментом интеграции западногерманского общества, отражая его предпочтения и неоднородность, а также формируя его. В большей степени, чем в других средствах массовой информации, таких как радио, газеты или кинохроника, размывались границы между событием и репортажем, показанным по телевидению[44]. Самой важной точкой отсчета продолжало оставаться американское общество и то, что западным немцам рассказывали о нем по телевидению и в американских фильмах. Таким образом, вымышленный образ жизни американских семей из среднего класса формировал социальные и культурные цели растущей части граждан ФРГ.

Телевидение, автомобили, квартиры, мебель, путешествия: в середине 1960‑х годов западные немцы погрузились в настоящее потребительское безумие – по крайней мере, так считало не уменьшавшееся число критиков потребления. На фоне энтузиазма, который вызвал у западных немцев новый мир прогресса и потребления, традиционное, консервативно мотивированное неприятие современной культуры, массового общества и западного образа жизни не нашло отклика. Критика слева была более успешной. Она порицала общество потребления как поверхностное и отупляющее, и рассматривала его прежде всего как инструмент господства: реклама пробуждает в людях желания, которых у них не было, стремление к вещам, которые им не нужны, и подчиняет все коммерции. Среди рабочего класса и пожилого населения такие тона не вызвали большого одобрения, поскольку они наконец-то смогли восполнить, хотя и на скромном уровне, то, чего им не хватало на протяжении десятилетий. С другой стороны, среди более молодых и образованных людей такая критика встречала определенное одобрение. После того как их базовые материальные потребности были в значительной мере удовлетворены, их структура потребностей и ценностей начала меняться. Стремление к большему потреблению постепенно сменилось стремлением к более высокому качеству – это могло выражаться в желании более дорогих, более индивидуальных форм потребления, а также в изменении образа жизни и взглядов. Этой потребности в отличие от других соответствовал рекламный слоган новых сигарет, ориентированных на буржуазную аудиторию, под названием «Атика»: «Иметь особый вкус всегда было немного дороже»[45].

Но это было больше, чем просто обмен «материальных» ценностей