Во времена Средневековья европейцы предполагали, что русалки – существа такие же обычные, как феи или духи. Они обладали магическими способностями и жили долго, но были смертными существами и не имели души. В XVII веке рыбаки часто наблюдали за русалками с берега, и купцы возвращались из чужих земель с многочисленными свидетельствами, подтверждавшими их существование.

Одно из самых известных свидетельств принадлежит английскому мореплавателю Генри Гудзону. Опубликованное в 1625 году в Лондоне, оно произвело настоящую сенсацию. Во время плавания в поисках северо-западного торгового пути он сделал в своем дневнике такую запись:

Несмотря на весь рационализм XVIII века, люди обожали русалок и тогда. Капитаны судов то и дело встречали их в море; в них верили даже короли. В каждую эпоху люди придавали русалкам тот облик, который соответствовал их представлению о женственности. В эпоху рыцарства русалку изображали в виде принцессы; в начале XIX века – как романтический идеал, в XX веке – роковой женщиной.

Европейских русалок часто изображают с гребнями и зеркалами, потому что они долгими часами сидят на скалах и, купаясь в лучах солнца, расчесывают свои длинные волосы. Волосы всегда считались сексуальным символом, одной из приманок русалок. Распустив волосы и демонстративно расчесывая их перед мужчинами, русалки показывают, как они сексуальны. Говорят они редко, но могут петь так, что звуки их пения оказываются более волнующими и проникновенными, чем просто слова. В некоторых кельтских легендах русалки вырастали до чудовищного размера. Они разбирались в волшебных травах. Они жаждали губить людей и, резвясь около берегов и кораблей, доводили до безумия тех, кто не мог устоять перед их чувственностью. Поэтому считалось, что увидеть русалку – это дурное предзнаменование, которое предвещало бурю или кораблекрушение. Чтобы одержать верх над русалкой, у нее надо было похитить какую-нибудь из ее вещей – например, гребень или пояс, спрятать этот предмет – и русалка окажется у вас в подчинении. Но если она обнаружит потерянное, то вновь обретет свою силу и вернется в море. В мифах русалка почти никогда не остается с мужчиной, потому что ни он, ни она не могут жить в чужом мире, вдали от друзей, близких и привычной обстановки.

Однако существовали и водяные – особенно в легендах шотландских рыбаков, называвших их «шелки». В арабских сказках «Тысяча и одна ночь» есть «Сказка об Абдулле и Абдулле». В ней бедный рыбак по имени Абдулла обретает благодетеля в лице водяного, которого тоже зовут Абдулла. В легендах столь не связанных между собой стран, как Ирландия и Сирия, рассказывается о водяном, выходящем на берег, чтобы брать человеческих жен. В поэме Мэтью Арнолда «Брошенный водяной» (The Forsaken Merman) жена водяного, бросив его с детьми и вернувшись к людям, обрекает его на предельное отчаяние. У царицы Атаргатис был супруг Оаннес – полурыба-получеловек. Как сторонний наблюдатель и пришелец из другого мира, он учил людей быть более человечными. Оаннес был достаточно великодушен, чтобы научить людей проникновенному пониманию их искусств, наук и литературы. Вначале его изображали с человеческой головой, покрытой, как шапкой, головой рыбы; рыбью чешую он носил как плащ. Однако вскоре этот образ эволюционировал, и его стали изображать в виде существа, которое выше пояса было мужчиной, а ниже пояса – рыбой. В древних мифах он ассоциировался с солнцем – божеством, имевшим важнейшее значение для людей эпохи палеолита. Оаннес выползал на сушу на рассвете, а ночью нырял обратно в море, и, пока находился на суше, создавал для людей цивилизацию. Однако древние почитали Оаннеса как божество, а не превращали его в объект любви. Исторически женщин не очень-то возбуждала идея мужчины-рыбы. А вот мужчины были одержимы образом женщины-рыбы. Фантазируя о русалках, мужчина мог слиться с прекрасной и юной, как девочка, женщиной, а через нее – и со всем океаном, который она представляет. Он мог пренебречь человеческими обычаями и обществом, не имевшими в ее мире никакого значения. Она поверит всему, что он ей скажет; сделает все, о чем он ее попросит. Она станет его морской гейшей. Русалка только выглядит невинной и прекрасной, но по сути она – необузданное животное; ее не смущает чувство вины, ее не волнуют запреты; она жаждет лишь доставить ему удовольствие.

Изображенная на географических картах, вытатуированная на теле моряков, отпечатанная на этикетках консервных банок с тунцом, вырезанная из дерева и закрепленная на носу корабля, нарисованная на вывесках пивных, русалка стирает различие между человеком и животным. Строго говоря, от нее мало пользы: она не настолько женщина, чтобы ее любить, но не настолько рыба, чтобы ее жарить. В каком-то смысле она чудище, но ее чудовищность сладостна, как любовь. Для мужчин, уходящих в море, русалки символизируют и разрушительность океана, с которым они, несмотря ни на что, обручены, и их одиночество, их тоску по любимым, которых они оставили на суше. Океан – плодовитый, соблазнительный, подобный утробе, бархатистый, непокорный – кажется им существом женского пола. Его ритмы такие же древние и таинственные, как у женщины. У него случаются свои ежемесячные приливы; он в вечной истоме. Покачивая своими бедрами – сначала так, а потом иначе, – он осторожно поворачивается с боку на бок, как во сне: океан – это спящая женщина. Мужчина входит в женщину как в воду, отдаваясь ее влаге и охотно теряя себя в ее мягких, прозрачных объятиях. Океан очеловечивается и принимает его в себя – точно так же, как любящая женщина, когда она обнимает мужчину, становится в этот миг беспредельной, как море.

СМИ неустанно учат нас тому, кого и как любить, засыпая нас многочисленными сведениями о том, что считается сексуальным, модным и шикарным. Всякий раз, открывая новый журнал, я уже готова к тому, что от его страниц пахнёт парфюмерным ароматом. Ароматы сражаются между собой в этом тропическом лесу рекламных объявлений, и мы надрезаем тонкую полоску с пробником духов, наносим их мельчайшие капельки на запястье или на сгиб локтя и вдыхаем аромат. Мы жаждем обогатить свой чувственный опыт. И в этом мы не отличаемся от большинства людей. Обитатели бразильского города Белен, завсегдатаи рынка со знахарскими снадобьями, почувствуют себя как дома на первом этаже нью-йоркского универмага Bloomingdale. Конечно, они не обнаружат на здешних полках сложенных горкой влагалищ речного дельфина или рогов жука-носорога (да они и не поймут назначения многого из того, что увидят), но фантасмагория расцветок, запахов и текстур доставит им чувственное наслаждение, а суетящаяся толпа, захваченная идеей «базарного дня», покажется им изумительно знакомой. Кто-нибудь скажет, что в мире и без того уже много экстравагантного, так зачем же эту бурю чувственных впечатлений разнообразить еще больше? И тем не менее люди одержимо создают все новые и новые произведения искусства, блюда, моды, мифы и традиции, добавляя еще больше ощущений к феерии жизни. И реклама – это лишь крохотный всплеск среди безбрежности этой мании.