лежали вечерние тени. Пол был укрыт клеенкой. На ногах у госпожи Ширин были синие бархатные тапочки, расшитые крошечными жемчужинками.

Мне вспомнился покойный господин Халит, упокой Аллах его душу. Он всегда сидел во главе этого стола. А потом однажды его постиг удар, и этот здоровый, полный сил человек рухнул на пол. Потом я подумал о Сюхейле. Сколько она плакала, бедняжка. Передвинув стол, мы как будто потревожили души этих двоих. Мне стало тревожно. К тому же в госпоже Ширин, в том, как она держалась и говорила, было что-то странное. Впрочем, мне знакомо такое расположение духа – это предвестник того, что госпожа Ширин готовится взяться за большую картину. Это я знаю. Однако вот уже много лет она ничего не рисовала, кроме своего портрета на зеркале. Старые краски давно высохли, и мы их выбросили. Значит, она будет рисовать теми красками, которые доставил посыльный. Но где же холст? Годятся ли еще те холсты, что я спрятал в библиотеке между письменным столом и стеной?

– Садык!

– Слушаю, госпожа Ширин.

Она все еще стояла, повернувшись к стене, но теперь водила по ней, по лежащим на ней теням, своими обтянутыми тонкой бледной кожей руками – словно слепой, нащупывающий путь. Однако видела она больше, чем я.

– Закрой дверь.

Ширин-ханым отвернулась от пустой стены и посмотрела на меня. Я вздрогнул. Время словно повернуло вспять, и моя госпожа снова стала юной девушкой. Щеки порозовели. Глаза сияют.

– Принеси банки, тряпки, полотенца и мои старые кисти. Налей в бидон воды. Потом приходи сюда. Да, захвати еще мою табуретку.

– А холст принести, госпожа Ширин? Палитру?

– Не нужно. Дверь закрыл? Хорошо. Подготовь стол. Достань клеенчатую скатерть.

До какого бы возраста я ни дожил, никогда не забуду, что нужно госпоже Ширин, когда она начинает рисовать. Я постелил на обеденный стол клеенку, положил на нее краски и кисти. Сколько, интересно, понадобится стеклянных банок? Я принес десять. Сходил за полотенцами, чтобы сушить обмакнутые в воду кисти. Поискал растворитель, но он, оказывается, не был нужен. Госпожа Ширин собралась рисовать водоэмульсионными красками. Я еще раз спросил про холст. Госпожа Ширин протянула в мою сторону руку в фиолетовых прожилках вен под пергаментной кожей.

– Подготовь зеленый!

Так она делает, когда хочет, чтобы я дал ей палитру. Но сегодня палитра не требуется. И тут я увидел. Посыльный из хозяйственного магазина привез еще и пластмассовые емкости для смешивания красок, какими пользуются маляры. Да так много. Я открыл ножом металлическую крышку банки с зеленой краской. Налил немножко в емкость, торопливо размешал. Руки слегка дрожали. Длань госпожи Ширин, словно нетерпеливая птица, застыла в воздухе. Разве не нужно мне принести холст или бумагу? Может быть, госпожа Ширин просто забыла? Или произошла новая неприятность, только на этот раз с ее рассудком? Не повредилась ли она в уме? Упаси Аллах.

– Изумрудно-зеленый, потом чайный лист, луг после дождя, мох на скалах и весенние побеги. Дай толстую кисть. Самую толстую.

Я открыл еще краски: желтую, белую, черную и красную. Медленно смешал, перелил смесь в стеклянную банку. Опустил в банку толстую кисть.

– Вот, пожалуйста, госпожа Ширин, изумрудно-зеленый.

Моя госпожа выхватила у меня банку, торопливо поболтала в ней кистью. Потом закрыла глаза. Сделала глубокий вдох. В темноте под закрытыми веками она видела картину, которую ей предстояло написать. Во всех подробностях. Еще один вдох. Ее дыхание стало более хриплым, и тут я понял, что она собирается делать. И удивился сам себе. Как ты раньше не догадался, Садык? Да еще посмел подумать, что госпожа Ширин повредилась в уме! Но… Госпожа Ширин, вы уверены? Ханым-эфенди? Она все еще стояла с закрытыми глазами напротив стены, подняв банку с зеленой краской, словно бокал, которым хотела чокнуться с кем-то, мною не видимым. И вдруг начала. Я даже шевельнуться не успел. Ударила кистью о стену. И еще. Обмакнула в краску и снова ударила. В том месте стены, куда сыпались удары кисти, возникала гора. На ее склонах – лес. Там, где кончался лес, начинались поля. Я вздрогнул и сделал шаг назад.

– Чайный лист!

Я поспешно добавил к зеленому немного черной и красной краски. Кисть быстро двигалась по стене. За горами проступали другие горы. Госпожа Ширин ходила вдоль стены, отбросив в сторону трость; ее рука то взлетала вверх, то падала вниз.

– Луг после дождя. Шевелись быстрее, Садык. Заканчивай с зеленым. Мне нужен кукурузно-желтый, потом коричневый. Шевелись, шевелись. Потом сразу синий.

Вскоре мои руки обрели былое проворство. Время пошло вспять. Мы снова были молоды. Наше зрение было остро, ноги не ныли и не болели. Руки перестали дрожать, пальцы легко гнулись. Я без промедления подготавливал нужные госпоже Ширин оттенки. Исполнял я свою работу безукоризненно. В тот момент, когда кисть касалась стены, госпожа Ширин едва заметно кивала головой, и по этому кивку я мог судить, насколько она довольна тем, что получилось. На стене столовой постепенно появлялись горы, желтые цветы, поля, ясное синее небо и даже ветер, а вдалеке, внизу, – море в барашках пены.

Присаживаясь на свой высокий табурет, госпожа Ширин сохраняла безукоризненно прямую осанку. Одета она была в темно-синее платье и тапочки того же цвета. Седые волосы собраны на затылке в пучок, но часть тоненьких волосинок выбились из заколок и реют вкруг головы. Некоторые опустились на шею. Шея у моей госпожи такая белая, такая изящная. Мне вспомнилось далекое детство. Волосы госпожи Ширин треплет ветер. Мы стоим на палубе парохода и, перегнувшись через перила, смотрим на берег. Там, на пристани, две женщины машут нам платочками. Пароход дает гудок. С далеких гор текут реки, через их вспененные воды переброшены каменные мосты. Да, я это помню. Госпожа Ширин рисует, и перед моими глазами оживает прошлое. Я все это помню.

Через некоторое время госпожа Ширин стала работать уже не так стремительно и нетерпеливо, приостановилась. Это мне тоже знакомо. Она всегда сначала рисует очень быстро, чтобы успеть запечатлеть возникший у нее в голове образ, а потом останавливается, смотрит на то, что вышло, и если остается довольной, то начинает медленно заполнять места, оставшиеся пустыми. Так проходит некоторое время, а потом госпожа Ширин снова увлекается и принимается работать быстрее. Мы вошли в давнишний, привычный ритм. Сделай синий для бури. Пожалуйста, госпожа Ширин. Цвет дождевых облаков. Готово. Ворона. Медь. Табак и трава. Свинцово-серый. Золотисто-желтый. Пожалуйста, госпожа Ширин.

Воздух в столовой словно бы стал тяжелее. Время замедлилось. Мы были будто вагоны поезда, прошедшего длинный путь, и тишина, царившая