что футбол он не любит. А смотрит для того, чтобы завтра на работе можно было поучаствовать в разговоре о матче с коллегами. Я это знаю. Телевизор черно-белый, канал один-единственный. Я не знаю, что в футбол играют на зеленом газоне. Поле на экране серое, и я уверен, что игроки бегают по пыльной голой земле, как мы с ребятами на пустыре. Сам я люблю играть в футбол, но смотреть его по телевизору не люблю. Голос комментатора наполняет комнату неприятным гудением, мешает делать уроки. Отец сидит в пижаме, рядом – тарелка с апельсиновыми корками и потушенной сигаретой. Выходные прошли. Мне хочется плакать. Эти два дня, о которых я мечтал всю неделю, заканчиваются в табачном дыму и клубах пара от утюга под бормотание телекомментатора.

Мечта о жизни с Нур была для меня словно воскресенье, которое представляешь себе в пятничный полдень. Яркое, солнечное время. Но если бы эта жизнь и в самом деле наступила… Мне снова вспомнилось, как Нур просила прощения. Не оставляй меня, Бурак! Что если бы я не оставил ее, а взял с собой и привел сюда… (Впрочем, Нур, конечно, не пошла бы на набережную, а привела бы меня в какое-нибудь заведение, известное только немногим избранным жителям острова, и ужасно гордилась бы собой.) Если бы я сказал, что все простил, и обнял ее, разве не осталась бы со мной эта тоска на всю жизнь?

Размышляя об этом, я медленно пил второй стакан пива. И вдруг увидел среди текущей мимо меня толпы Фикрета. Я поставил стакан на бочку и вскочил на ноги. Крохотная табуретка перевернулась. Да, точно он! Я не ошибся. Среди этой беззаботной толпы он сразу выделялся задумчивым выражением лица и походкой. Идет, немного сутулясь, на спине рюкзак… Пробираясь среди бочек, я окликнул его, не подумав, что мой голос потонет в многолюдном гуле.

Он не услышал. Опрокидывая попадающиеся под ноги табуретки, я выбежал на улицу и припустил за Фикретом, на скорости протискиваясь сквозь толпу. Я боялся, что потеряю его из виду, но Фикрет высокий, видно его издалека. И вот, когда я уже поравнялся с ним и готов был хлопнуть его по плечу, мне вдруг показалось, что я вижу перед собой не человека, а видение – или даже не видение, а призрак. Как будто если я сейчас остановлю его, Фикрет исчезнет, растворится в воздухе. Дотрагиваясь до его плеча, я все еще боялся, не увижу ли я сейчас лицо другого человека. Но нет, лицо оказалось его, знакомое: высокий лоб, усы, печальные карие глаза, похожие на глаза Нур. Передо мной стоял Фикрет Булут, загадочный странник, которого мы ищем с самого утра. Я так обрадовался, что чуть не обнял его и не расцеловал.

– Фикрет! Где ты был, куда исчез? Мы беспокоились!

– Привет, Бурак. А ты что здесь делаешь?

Сначала я не совсем понял, о чем он спрашивает. Голос у него был такой странный, а вид такой рассеянный, что я подумал, будто он забыл, что вчера мы с ним вместе завтракали, что я приехал на остров, чтобы принять участие в праздновании столетнего юбилея Ширин-ханым, причем он сам меня сюда и пригласил. Но Фикрет, очевидно, спрашивал о том, почему я в этот вечерний час, когда на пристани и вокруг нее самое ужасное столпотворение, нахожусь здесь, а не в тихом доме его бабушки, куда нет доступа шумным ордам туристов. А может быть, он вообще ни о чем не думал. То есть ни о чем, имеющем отношение ко мне. Так-то по нему было видно, что он напряженно о чем-то размышляет.

– У тебя все в порядке, Фикрет? Все хорошо? Пойдем вместе домой? Только подожди минутку. Мне надо расплатиться.

Я сунул руку в задний карман, достал кошелек и посмотрел в сторону бочки, у которой только что сидел. Пухлый официант разглядел меня в толпе и теперь жестами и глазами показывал мне, что всё, мол, в порядке, вижу, что ты не сбежал, но вообще так поступать нехорошо. Фикрет взял меня под руку.

– Бурак, давай мы с тобой где-нибудь посидим, перекусим и немного поговорим. Что скажешь?

Что я мог сказать? Печаль во взгляде Фикрета снова напомнила мне о Нур. Несомненно, эти томные глаза у них от мамы, от Сюхейлы.

Через десять минут мы сидели в одном из туристических рыбных ресторанчиков на набережной. В зале. Тут будет тише, сможем спокойно поговорить, сказал Фикрет. Ну и хорошо. Мне надоело сидеть в облаках табачного дыма на так называемом свежем воздухе под пластиковыми навесами – там не продохнуть с тех пор, как запретили курить в закрытых помещениях. Мы выбрали столик у окна. Благодаря хорошо отрегулированному кондиционеру сразу забылась уличная влажная жара.

– Что будем пить? Вино? Ракы?

Я только что осушил один за другим два стакана пива, так что спиртного мне не хотелось, но для порядка я согласился на ракы. Много пить я не собирался. Понятно было, что в этом нуждается скорее Фикрет. Хотя вообще-то я думал, что, увлекшись йогой и всем таким прочим, он отказался от спиртного. Наверное, Нур преувеличивала. Или, может быть, он бросил пить только кофе. К нам подошел солидный седой официант, и Фикрет принялся заказывать. Взял сразу все холодные закуски с подноса, который держал официант помладше, и продолжил:

– Нам большую бутылку ракы «Йешиль Эфе». И еще брынзу, дыню, салат с рукколой, причем помидоры очистить. А солерос[86] есть? Хорошо, тогда еще одну порцию солероса. С этого мы потихоньку начнем, а о горячем потом подумаем.

Пока не принесли ракы, мы не разговаривали. Молча смотрели в окно на проходящие мимо семьи с мороженым в руках. Глаза Фикрета покраснели от усталости, лицо приобрело пепельный цвет. Мне не терпелось выслушать его историю, но я не хотел, чтобы это было заметно. Профессиональная привычка. Или деформация. Чем менее заинтересованным я выгляжу, тем больше интересного смогу выведать. Хотя что такого уж интересного можно выведать у Фикрета? Я сам много чего могу ему рассказать. Твоя сестра забеременела от меня и сделала аборт. Знаешь ли ты об этом? Месяц назад она напилась, пришла ко мне домой и до самого утра… Не надо, Бурак, не стоит.

Я сделал глоток ракы. Хорошо пошло. Водой запивать не стал. Закусил кусочком брынзы. Фикрет ковырял вилкой закуски на своей тарелке, но не ел. Мой взгляд остановился на его кадыке. С каждым глотком он ходил вверх-вниз.

Как мы с Нур в былые времена, оставшись