ходил к римскому королю, сидевшему двадцать четвертым от императрицы; от него снова подошел к царю, и оба они пили взаимное здоровье. После ужина все гости возвратились в танцевальную залу и веселились там до белого дня[516].

В «Theatrum Europaeum» находим подробности, о которых не говорят «Ceremonial-Protocolle». «Когда все высокие гости, — читаем в „Theatrum Europaeum“, — были вдоволь угощены и им предоставлены были всякие редкостные блюда и напитки, их императорское величество поднялись из-за стола и отправились с драгоценным хрустальным бокалом вина к царю и сказали: так как они хорошо знают, что он (т. е. Петр) знаком с великим царем в Москве, то они желают поднести ему за здоровье царя; за что тот очень учтиво поблагодарил, взял от уст высокоупомянутого их императорского величества бокал и объявил, что, насколько он знает, великий царь на Москве во всяком благополучии, что он — друг их императорского величества и враг его врагов и настолько простирает свой интерес и любовь, что когда бы этот стакан был полон яду, то все же готов его выпить; затем поднес стакан к устам и выпил его, не оставляя в нем ни одной капли, и вручил его их императорскому величеству пустым. На что высокоупомянутое их императорское величество ответствовал: так как он, царь, ничего им в бокале не оставил, то они желают почтить его бокалом; и он принял с величайшим удовольствием и уверил, что, пока он жив, его сердце и этот бокал к услугам их императорского величества. После чего он обратился к его величеству, римскому королю, и сказал: его величество еще молоды, поэтому могли бы лучше перенести добрый глоток, чем господин батюшка, и побудил их ответить ему один за другим на восемь тостов. После этой экспедиции он обнял их величество, поцеловал, поднял кверху, выказал большое удовольствие и обратился опять к начатым веселостям, которые продолжались до 4 часов утра, причем их императорское величество, равно и его царское величество, так увеселенными оказались, что оставались до самого последнего момента, а именно царь необычайно растанцовался и, прижимая свою даму и по своей ему свойственной манере, вертел и оказался веселым и радостным»[517].

Троим русским послам, а также некоторым из их свиты досталось быть на празднестве в костюмах слуг, что ими было исполнено самым точным образом. Может быть, в связь с этим появлением на маскараде надо поставить занесенные в «Расходную книгу» статьи на шитье потешного кафтана третьему послу, на покупку шести нитей бус на козырь к этому кафтану, на строение потешного платья Александру и Гаврилу Меншиковым[518].

Кроме официального описания празднества, сохранились еще некоторые частные отзывы о нем. «Все присутствовавшие на празднике, — писал в Женеву Петр Лефорт, — были совершенно равны между собой; не было ни малейшего иерархического подчинения. Общество представляло собой красивое зрелище: богатство костюмов с массой бриллиантов слепило глаза»[519]. «В понедельник, — сообщает в Рим испанский посланник, — состоялось празднество Wirtschaft и отлично удалось. Царь был очень доволен и весел и танцовал без конца и меры (senza fine e misura)»[520]. «Как нельзя более великолепен и богат, — доносил своему правительству венецианский посол от 12/22 июля, — был данный вчера при дворе праздник, занявший не только все часы ночи, но и первые часы сегодняшнего утра. Великолепные костюмы блистали изобретательностью и драгоценными украшениями. Царь пожелал быть фризским крестьянином, что соответствовало вкусам моряка. Его послы присутствовали в различных одеждах; прочим послам было отведено окно в помещении эрцгерцога, откуда они видели пышность этого необычайного собрания (congiontura)»[521]. Обычай празднества требовал, как мы уже знаем из слов того же испанского посланника, чтобы кавалер после бала подносил своей даме дорогие подарки, и в расходных книгах посольства находим записи о таких подарках для дамы Петра: «Куплен перстень с алмазы в подарок девице княжне Туринской Яганне, которая у цесаря на пиршестве танцевала, дано 205 золотых». Кроме того, ей же было подарено четыре пары соболей: пара в 40 рублей, пара в 30 рублей, две пары по 25 рублей и 5 косяков камок. Отвезти к ней перстень, меха и материи был послан один из любимых карликов Петра Ермолай Мишуков[522]. Молва значительно преувеличила ценность этих, надо сказать, очень скромных подарков, и в одну из тогдашних газет-курантов сообщалось из Вены: «Здесь сказывают, что московский принц графине Туринской, которая с ним на болшом пиру в товарышестве учинена была, снурок жемчугу да запану ценою в 30 000 ефимков подарил»[523].

Самым интересным для Петра лицом на празднестве был, вероятно, принц Евгений Савойский, молодой, но уже славный полководец, недавняя победа которого над турками при Центе привела царя в такое восхищение. К сожалению, никаких подробностей о встрече этих двух замечательных людей не известно. «Следует пожалеть, — пишет по этому поводу Арнет в своей биографии принца Евгения, — что ни с той ни с другой стороны не сохранилось свидетельства о впечатлении, которое произвели эти два выдающихся человека друг на друга. Их взаимный интерес должен был быть велик. Повелителя России с его живым чувством ко всему сверхобычному мало что могло привлекать в Вене в большей степени, чем знакомство с победителем турок, славой которого был тогда полон свет. С другой стороны, для тонкого взора Евгения не могло остаться незаметным, какое сокровище гениальности таится под грубоватой внешностью царя»[524].

12 июля, на следующий день после празднества, цесарь прислал Петру в подарок драгоценный хрустальный кубок работы di Rocca, ценимый по искусной работе в 2000 гульденов, из которого оба государя пили накануне за здоровье друг друга, а также трех лошадей из императорской испанской конюшни: буланую, серую и темно-серую. «Служителю цесарскому, — записано в „Расходной книге“ посольства, — которой стекляной кубок принес, пара соболей в 14 руб.; конюшему, которой от цесаря в дарех лошеди привел, две пары соболей по 25 руб. пара, две пары по 18 руб. пара, пара соболей по 10 руб.», его помощникам — 40 золотых[525].

XXXVIII. Беседы Петра с иезуитами

Любезности императора, проявленной в выборе и присылке этих подарков, совершенно не соответствовала официальная сухость, с которой были в тот же день, 12 июля, прерваны переговоры о посольской аудиенции. Явившийся к послам их пристав Кёнигсакер категорически заявил им, что на их желание идти через палаты в шапках, класть дары на скамью и чтобы цесарю находиться в советной палате, когда они будут туда подходить, цесарь «не изволяет, а указал быть посольскому поведению против древнего