светлейшей республики, давшей разрешение мастерам (ехать в Россию), и затем спросил, какие известия с Востока. Я выразил удовольствие светлейшей республики в том, что она имела возможность пойти навстречу желаниям и содействовать великодушным планам его величества. Я сказал, что хотя время не позволяет еще иметь сведения об успехах, но следует надеяться на наилучшие успехи от могущества собранных сил, которые могли бы в настоящем году возобновить выгоды и славные начатки прошлого года. Затем я счел уместным соответствовать такими же вопросами о новостях с их стороны и относительно их могущественных войск; они сказали, что есть существенные вещи, направленные к вящему сокрушению варваров, которые мне откроются при другом случае.

Так как по их обычаю при настоящем визите присутствовали многие московиты, а также неудобно было за отсутствием первого посла входить в более секретные вопросы относительно переговоров о мире, то я по поводу некоторых их выражений стал заявлять в общем смысле о точности (puntualita) светлейшей республики в исполнении ее обязательств и ее рвении к успехам Священного союза и союзным государям, на что они ответили изъявлением полного одобрения.

Мне показалось, наконец, удобным искусно навести на какой-нибудь намек относительно широты круга, который должно сделать посольство. Оказалось, что они не знают намерений их государя; второй посол отделался отрывистым словом, что личность царя много важнее посольства. Может быть, есть какие-нибудь мысли отправить посольство в Италию, пока царь думает удовлетворять любопытство, делая наблюдения в ней…»[543]

Вернувшись из Пресбурга, Петр, видимо, выразил желание лично повидаться с Рудзини, и последний 14 июля получил приглашение вновь прибыть в русское посольство для свидания с царем. «Вчерашнего дня, — доносил он дожу в депеше от 15/25 июля, — я, будучи уведомлен, что если я найду удобным быть в комнате третьего посла, которому я сделал визит, то мне представится случай запросто и без формальностей говорить с его величеством. Я отправился туда в одной карете и нашел царя, который, хотя был с непокрытой головой, пригласил меня покрыться.

Держась в той же позе, в которой был он сам, и соблюдая всецело приватный характер свидания, я, пользуясь переводчиком, выразил счастие видеть государя столь великого, славного и с такими заслугами перед христианством; прибавил о чувствах уважения и дружбы, которые выражает ему светлейшая республика, пожелав ему самого славного счастья; этими чувствами преуспевает счастье Священного союза, которому отданы могущественные войска его величества[544]. Сказал, что я написал вашей светлости о его решении быть в Венеции, которое будет принято с удовольствием, равным желанию выразить ему в высокой степени подобающее уважение; что мне жаль, что по долгу повиновения я должен был уведомить об отдельных мероприятиях, соблюдение которых угодно его величеству, как мне объявили его послы, и к этому я присоединил все, что мог, чтобы выставить на вид чувства уважения республики к его заслугам.

Он шаг за шагом последовательно отвечал, что ценит дружбу республики, что ответствует ей с равной силой, что желает ей благоденствия, что соединенные интересы должны направляться только ко взаимному благу и к сокрушению общего нашего врага, против которого он не перестанет действовать, как условился. Что до его путешествия в Венецию, то сам он подтверждает сказанное мне его послами о его желании быть инкогнито и с выражением прибавил, что наибольшей почестью, которую он мог бы получить, была бы свобода заниматься предметами, относящимися к морю и мореплаванию, которые наиболее близки его сердцу и которыми он более всего занимался в Амстердаме и в других местах, пользуясь вполне данным ему разрешением, которое ему было в высшей степени приятно. Он заключил под конец выражением добрых чувств ко мне.

Выйдя затем из комнаты, он приказал меня попросить, чтобы я тотчас же дал ему паспорт и письмо к моему брату, которых он просил; поэтому, принужденный настойчивостью просьбы, я не мог отказать ни в том ни в другом, хотя из императорской канцелярии он уже имел паспорт от цесаря на чужое имя, одинаковое с тем, которое было мне обозначено»[545].

14 июля у послов был также датский посланник Яган-Генрих фон Штен «с поздравлением прибытия их в Вену»[546]. Этот визит, подобно предыдущим посещениям английского резидента 27 июня и венецианского посланника 13 июля, имел частный характер; официальные визиты дипломатические представители могли сделать русским послам только после приемной аудиенции их у императора. В венских дипломатических кругах эти предстоящие официальные сношения с русскими послами возбуждали большие разговоры, как можно судить по донесениям в Рим апостолического нунция. Послы испанский, венецианский и савойский запрашивали его, не имеет ли он каких-либо препятствий к посещению московских послов ввиду того, что они — схизматики. «Я ответил, — пишет нунций, — что я нисколько не затрудняюсь их посетить, так как есть пример кардинала Буонвизи, который в последний раз, как здесь были московские послы, посетил их. И я буду поступать согласно с тем, как при всеобщем одобрении поступает при своем собственном дворе его святейшество, наш господин, — буду оказывать всеми возможными способами любезность всем, которые находятся вне нашей св. церкви, для того, чтобы привлечь их туда; если это намерение не будет иметь успеха, то сделать их меньшими противниками католической религии, и этот мой ответ был вполне одобрен господами послами». Послы просили нунция, как старейшину дипломатического корпуса в Вене, вступить по этому предмету в предварительные переговоры с московским посольством, чтобы не встретить чего-либо неподходящего достоинству послов со стороны москвитян, «высокомерных по природе и мало способных соблюдать тонкости церемониалов». Оказывается, что принять такие меры предосторожности советовал дипломатическому корпусу и сам император Леопольд. «Разговаривая, — сообщает далее нунций, — с г. испанским послом о визите, который мы намереваемся сделать московским послам, он сказал, что подобает сначала во всем уговориться, чтобы избавиться от всякой опасности испытать огорчение». Нунций взялся вести переговоры с московскими послами и установить по взаимному соглашению церемониал, причем предполагалось, что дипломатический корпус посетит московское посольство в полном составе и будет принят всеми тремя московскими послами в помещении, занимаемом первым послом. Однако все эти опасения и предположения венских дипломатов отпадали, так как переговоры с венским двором почти оборвались и притом, как увидим ниже, оказались совершенно напрасными[547].

Несмотря на перерыв официальных переговоров посольства с венским двором об аудиенции, частные сношения между государями продолжали носить самый любезный характер, и того же, 14 июля, император Леопольд all’incognito, по выражению «Ceremonial-Protocolle», посетил московского царя в ответ на его посещение 19 июня. Обер-гофмейстер князь Дитрихштейн, канцлер граф Кинский и