с пулемётными, и ещё стольких же пулемётных и зенитных точек обстрела, под защитную сетку на всём этом, в перекрестье восьмидесяти бункеров с основной частью каждого отдельного ближе к Аду.

Тогда целая куча народу труси´ла с разных концов в одно место, не перехватывать взгляды, не слушать первоисточник, не выказывать преданность, не за ради долга или Христа, не за ради присказок Аненербе, а чтоб не прихлопнули там, откуда взят аллюр, inmitten von Reue und Einsamkeit [205]. Возможно, ещё скажут, что делать дальше. Над Восточной Пруссией сходились тучи, вскоре здесь всё зальёт, вырастет ещё немного зелёного покрытия. Можно было, если можно, войти в обставленную плитами нору на север, а выйти через год, истончившимся, из сведённого взрывом портала. Из всей орды, собравшейся здесь, а таких верных ребят много не бывает, кто-то, разумеется, занимал выжидательную позицию, кто-то подумывал войти в заговор, у многих хранились бомбы of English production, да не было таких яиц — каждый раз брать их с собой, но, предвидя неминуемое, тянуло посовещаться, может, кто другой зацепит его, потом ещё кто-то другой, потом тот занервничает и начнёт ошибаться.

Некто высокопоставленный всмотрелся ему в область лица и несколько раз кивнул. Двое унтерштурмфюреров взяли в захват, спутник штандартенфюрера вцепился в забрало и после нескольких попыток оторвал и положил в коричневую сумку.

— Alles wird nicht im Bunker geschehen, sondern in der Kaserne [206], — бросил через плечо штандартенфюрер.

В подходящий момент, отдышавшись в передней, будучи в ней уже долго, кулаком в останках перчатки сэр ударил одного унтерштурмфюрера, другого, третьего, четвёртого, пятого, шестого, вошёл в комнату со столом, все уставились, не обращая внимания на поднятую появлением ажитацию, он направился к сумке, требовалось обойти стол вокруг, попытались помешать, нападали по очереди и вместе, главный отдал несколько отрывистых команд, но остался на месте, когда он оказался близко — встал и отошёл; он чувствовал себя каким-то животным, диковинным даже для этого времени, не проходило ощущение, что его освобождение всё равно остаётся частью их плана; нагнулся, поднял, повернувшись спиной к главарю — от того не исходило опасности, начал разбирать, как открывается, в лицо ударила горячая волна, он ещё успел услышать грохот, почувствовать, как руки влекутся в разные стороны.

Свет прожектора выключился, и всё пропало. Мальчишка открыл потайной фонарь, проверил оружие и погасил. Далеко внизу, в широкой расщелине лежал вытянутый обжитой рудник, светящийся редкими огнями. И. прятался у входа в потайной бункер на склоне Гаустатоппен, наблюдая, как оттуда выносят видавшие виды сундуки и тащат в сторону зеркал. Коротая время, он обдумывал перспективы свои и своей деятельности как солдата РККА, до которой отсюда невозможно было дострелить и из «Катюши». Зато легко доплюнуть до норвежского сопротивления, к каковому он и прибился до поры. С викингами имелись трудности в общении, при первой встрече те чуть не приняли его за фашиста со всеми вытекающими. Но вот он здесь, хотя плохо представлял, чем именно они занимаются. Сопротивляются, это понятно, но как-то очень уж нешаблонно. Постоянно боятся упустить эти ящики, несут бесконечные дозоры подле зеркал, вообще всё у них крутилось у этих рефлекторов, это более чем странно. И глубже. Всего их привезли три, каждое шестнадцати квадратных метров. Всем объявили, будто они нужны для освещения города естественным путём, тот и впрямь располагался так, что солнце почти не попадало в его окна, однако ребята точно знали, это ложь, пыль в глаза, светомаскировка, а на самом деле как-то связано с гидроэлектростанцией и тяжёлой водой, а также может решить исход всей войны, ну, это как водится. Чему ж ещё его решать? Что красный флаг над рейхстагом зависит от пасодоблей в глухом норвежском углу, на внушительном отдалении от главных сражений и событий, И. верил мало, может, потому, что был ещё очень молод — всего шестнадцать лет. Единственный, кто знал несколько слов по-русски и по-английски, отдавал ему простые и короткие приказы, вроде теперешнего — наблюдать за выходом из бункера и после следить, куда повезут ящики.

Их носили до раннего утра, грузили в три больших военных грузовика с широкими колёсами. Он почти наверняка знал, что повезут на Веморк. Собственно говоря, везти куда-либо ещё здесь не имело никакого смысла.

Вести о главных событиях с театра доходили скверно.

Добравшийся до них английский инструктор, например, рассказывал, как четыре немецких машины скрытно подошли к некоему хутору Золотой и открыли огонь по русским. Из ворот тракторного завода выехали танки без боекомплекта, управляли ими трактористы. Фашист бежал, на съёмке люфтваффе от 17 октября видно, как на площади между цехов на ящике стоит директор завода и толкает речь, начинающуюся со слов: «Народ мой, я зрел в неизвестное». Фиктивные реперы, новобранцы в белых маскхалатах и ушанках рассредоточены по кромке водонапорной башни, непонятно как уцелевшей, на их фоне полуразрушенные пятиэтажки, коленями в снегу, пулемёты на парапете, направлены в одну сторону. Руины создают совершенно иной ландшафт. Тысячи локальных тактик кроятся с оглядкой на хаотически разбросанные кирпичные стены и квадраты пространства в них. Вокруг одной могут лавировать двое суток, вычисляя друг друга. Трупы свешиваются в провалы под улицами. Сплошь проёмы и за ними трубы. Борьба за лестничный проход длиною в три месяца, за железнодорожный вокзал — двое суток, за курган — вся жизнь. Струйки эвакуации во время уличного боя в стёршийся среди других подобных день. Далеко внизу льдины ползут по Волге. Из руин напротив смотрит немец, в глазах торжество, ветер продирается сквозь бинты на голове. Он закрывает глаза, мечтая оказаться где угодно, только не здесь, как его вообще сюда занесло? Открывает, фашистов там уже двое, а он даже не может потереть веки, близнецы и, смекает он, закрой он ещё раз, их станет трое, что же он за вредитель? Смотрит и не моргает, выходит солнце и слепит, снег искрится, по нему сама по себе тащится сложенная буссоль, оставляя непрерывный след, только вблизи возникает наводчик в маскировке. Дымы с кургана — кропотливые гравировки. В холме несколько уровней, а в середине мантапам, ступени по кругу, плиты для караула и шахта для огня. Никто уже не понимает, для чего им оборонять этот некрополь, дело теперь, как видно, в принципе, хотели выйти к реке, а они не пускали, ну вот вышли и что? Остановят баржи криками? Лев с отколотой мордой, принявший не одну очередь и не изменивший позы, склонён гривой над обломками, а в перспективе за ним улица с такими тонкими