Агнес вернулась домой поздно; она взглянула на Эдди и с порога бросилась к колыбели, как будто пролетавший мимо ангел смерти коснулся ее крылом. Эдди спокойно сказал жене, что больше не может оставаться дома наедине с Лидией. В тот вечер Агнес в последний раз танцевала на сцене варьете. В театр она не вернулась, хотя мистер 3. умолял ее доработать хотя бы неделю. В одночасье бросила обожаемую сцену, ради которой она, семнадцатилетняя девчонка, переехала одиннадцать лет назад в Нью-Йорк; здесь они с Эдди и познакомились. А Эдди, без денег и без надежд на будущее, пешком отправился на пирсы Вест-Сайда, чтобы разыскать бедовую братву своей юности.

Утром, оглядев собравшихся претендентов на работу, начальник по найму огласил имена заранее отобранных счастливчиков, а десятки оставшихся с носом неудачников погасили недокуренные сигары и уныло разбрелись: кто в салун, кто к ростовщику, кто к торговцу дурью, а кто – в игральный притон. Благодаря Данеллену Эдди мог рассчитывать на какую-никакую работенку если не утром, то хотя бы после полудня. Когда до работы выдавалось свободное время, он охотно бродил в толпе бедняков – в основном поляков и итальянцев, а также негров и даже американцев, то есть белых людей, родившихся на этой земле. Разнообразных соблазнов было множество, но цель одна: выманить последние гроши у людей, которых несправедливая судьба лишила шанса заработать на жизнь. Эдди про себя удивлялся: зачем негры вообще ходят на причалы, ведь здесь они могут получить только такую работу, на которую больше никто не польстится: к примеру, выгружать из трюма бананы; бананы мнутся от одного прикосновения к ним и вдобавок кишат кусачими пауками.

Вскоре Эдди понял, что во всех игровых притонах, расположенных близ причалов, которые контролирует Данеллен, игроков успешно околпачивают. Там в ходу необычные карточные колоды, шулерские игральные кости, а в некоторых играх, особенно в “африканском гольфе” – так в те годы называли крэпс, – очевидный неудачник, которому грозит проигрыш, на самом деле в сговоре с еще двумя-тремя такими же “неудачниками”, нацелившимися обобрать всех остальных игроков. Это открытие глубоко потрясло Эдди; значит, в его душе еще не угас идеализм, а он об этом и не догадывался. Тот, кто берет у ростовщика деньги в долг, знает, чем это для него обернется, а те, кто потребляет дурь или пьет до потери сознания, неминуемо получают по заслугам. Но человек, решивший попытать счастья в надежде, что выиграет и что-то принесет домой жене, заслуживает удачи. Только удача может разом все переменить. Она откроет дверь там, где двери вообще никогда не было. Шулерская игра хуже, чем просто нечестная; это нарушение правил космического масштаба.

Эдди стал отговаривать негров играть в заведениях Данеллена. “Кое-где игра ведется честнее”, – загадочно изрекал он. Или: “В этом зале чужаки не выигрывают”.

Риск был огромный, каждый раз у него от страха кружилась голова: он бросал вызов не только Данеллену, по чьему повелению он вообще получил работу, но и всем незнакомым ему людям, которые стоят за спиной Данеллена. Скорее всего, именно уклончивость его подрывных речей и намеков настораживала слушателей. “А я буду играть, где хочу”, – отвечали ему. Или: “Я считаю, мы сами можем о себе позаботиться”. Все же некоторые, послушав его, решали, что лучше поостеречься и в игровой зал не входить. В этих случаях Эдди был на седьмом небе от радости, ему казалось, что он спас хотя бы одну душу.

В 1932 году судоходство замерло вообще, и Эдди превратился в штатного лакея Данеллена. После школы и по выходным Анна всюду ездила вместе с отцом, и Эдди выполнял “поручения” Данеллена вперемешку с посещением ипподрома, зверинца в Центральном парке и аквариума в Касл-Гардене. По-настоящему свободным он чувствовал себя только в обществе Анны. Она была его тайным сокровищем, единственным чистым, незамутненным источником радости.

– Вот тут мы на минутку остановимся, мне надо оказать услугу одному человеку. Веди себя хорошо, для меня это очень важно.

– А ты будешь вести себя хорошо?

– Очень постараюсь, зайка.

– А кто будет злиться, если мы не будем вести себя хорошо?

– Мы не должны выделяться, только и всего.

– А какое одолжение?

– Мы передадим привет от одного человека другому. Но привет этот секретный.

Услышав про секретный привет, Анна загорелась:

– Я тоже хочу передать секретный привет!

– Пожалуйста. Если ты поцелуешь меня, я передам твой поцелуй маме.

Анна задумалась.

– Я хочу передать секретный привет Лидии.

– Лидия его не поймет, зайка.

– Нет, поймет.

Когда машина остановилась на красный свет, Анна растопырила пальцы, ухватила его голову ладошками и с великой нежностью чмокнула в щеку. У Эдди защипало глаза.

– Вот такой поцелуй, – сказала Анна. – Он – для Лидии.

Уже дома она внимательно смотрела, как отец выполняет обещание. Эдди поцеловал Лидию очень нежно, как было велено. В конце концов, он же ведает доставкой вознаграждений.

Эдди понимал, что в коррупционной схеме он выступает в роли шлюза: доставляет взятки членам городского управления, сенаторам штатов, полицейским инспекторам, начальникам пирсов, а потом, в другое время, – от них по разным адресам. На том и держится коррупция. Но Эдди считал себя наблюдателем: на самом деле он делает не то, что видится на первый взгляд; он лишь наблюдает за этими действиями. Разница большая и важная, она смягчала чувство безнадежности и собственной несостоятельности – недаром его преследовал образ наезжающего на него трамвайного колеса. Постепенно его маршруты вышли за пределы контролируемых Данелленом пирсов и игровых заведений, они стали ветвиться по городу. Все по-прежнему строилось на обмане, но в присутствии босса – никогда. Получалось, что сверху не было отмашки плутовать, а махинациями занимались крупье и банкометы, чтобы увеличить собственный куш, но они никогда не решались грабить заведения: знали, что это было бы самоубийством. Выходит, жульничество можно остановить, если знать, кому из боссов можно открыть на это глаза.

Случались дни, когда Данеллен не давал ему никаких поручений, и Эдди изредка решался выступить в роли завзятого игрока, чтобы досконально изучить хитрые, многослойные приемы мухлежа. Он воображал себя сыщиком, настоящим полицейским детективом, а не очередной продажной пешкой – те всегда только повышали ставки. Эдди никогда ничего не записывал. Все мошеннические операции он держал в голове: кто, когда, как, сколько. Постепенно стала вырисовываться более масштабная структура, и понять, кто в ней кому платит, в определенном смысле значило понять все. Оказалось, что в конце 1934 года большую часть нью-йоркского игорного бизнеса контролировал один человек. Путь, которым ему доставляли барыши, напоминал американские горки, часто с крутейшими поворотами; разобраться в этом лабиринте мог только тот, кто сам занимался и доставкой, и получением бабла. Кто-то идет за спиной каждого доставщика, за ним – еще кто-то, и так до самого Господа Бога, думал Эдди.