по телевизору, как покажут все эти страсти, так сразу тебя вспоминаем.

Они, конечно, знали, что я работаю в НК.

– Вроде все нормально.

– Ну да. Ну да.

Сосед глянул на нее суровым взглядом. Мол, какого хрена пристаешь к девке. Ей и так не до тебя. И разговор о моем положении как бы увял.

Вера Ивановна спросила еще про Степку. Узнав, что он остался со свекровью, удивилась.

– Помирились с ней?

– Не совсем, но она очень любит Степку и с удовольствием берет его к себе.

Вера Ивановна, покачивая головой, приговаривала:

– Ну надо же, ну надо же, – и тут же перешла на свои заботы. – А вот наши, дай бог позвонят раз в полугодие, когда деньги заканчиваются. А так не дождешься весточки.

– Ну что ты разгунделась, – сердится сосед. – У них там дорого позвонить. И вообще, они там каждую копейку считают. Все адаптируются. Уже почти шесть лет адаптируются. Бьются за какую-то грин карту. Это что-то вроде как у нас после войны хлебные карточки что ли? Толком ведь не объяснят по телефону.

У соседей сын с семьей уехали в США, живут там уже шесть лет. Устроились, наверное, не очень хорошо и раз в полгода соседи отправляют им деньги. Они сдают квартиру в Москве, и вот большую часть этих денег переводят детям.

– Нет, грин карта это немного другое, – смеется профессор. – Это вроде социальной страховки, которая действительно дает ее владельцу серьезные социальные льготы. И приезжие за нее бьются.

– Они знаете, как поначалу исхитрились? – говорит сосед. – Жена сына была беременной на последнем месяце. И ее контрабандой переправили в Штаты. Она там родила и ребенок стал гражданином США, а она нет. И тут для нее начались какие-то льготы, и ей потом очень повезло. Нет, чтобы по человечески, а то черт-те как. И это они называют раем.

– Теперь уже не называют, – говорит Вера Ивановна. – Теперь уже и это плохо и то плохо. И тут притесняют и здесь мы не на равных. И пришлите нам денег, у нас трудности. Я когда с сыном говорю, предлагаю ему вернуться. Сейчас ведь получше стало. Квартира есть, с работой тоже стало легче. Говорит: «Столько лет бились, будем уж биться до конца. Не сами, так дети может, нормально будут жить»

– А все демократы хреновы, – провозгласил отец. Я все ждала, когда он начнет свою любимую песню. Она для него как в былое время «Вставай страна огромная, вставай на смертный бой».

– Да при чем тут демократы, при чем тут они? – начал возражать профессор.

– А кто нес плакат – «За демократию без либералов»?

– Ну я нес. Но у них в семье совсем другое положение. Молодые захотели посмотреть мир, попытаться устроиться. Поработать в другой стране. Это же практика всех стран.

– А вы действительно несли такой плакат? – удивился сосед. – Знаете, очень оригинально. Это как в старые, октябрьские времена. Помните: «За советы без большевиков». Или «советы без комиссаров». Удивительно. Вы это сами, голубчик?

– Конечно, сам, – потупив от скромности глаза, говорит профессор. – Так сказать при здравом размышлении над текущим периодом.

– А знаете, – вдруг заявил сосед. – Я пожалуй с вами соглашусь. Мне как-то раньше в голову это не приходило. Но при здравом размышлении, как вы говорите, это выход. То, что так должно было случиться, можно было предвидеть.

Отец с гордостью смотрит на профессора, потому что не ожидал, что сосед целиком и полностью подхватит этот лозунг. А сосед продолжает:

– Причем этот процесс естественен. Опять же, вспомним семнадцатый. Большевики начали делать ошибки, а их, когда начинаешь что-то новое, никак нельзя не делать. И часть населения большевиков возненавидела. Так и либералы.

– Верно, верно, – говорит отец, он прямо горит как гончая на охоте. – Ведь с чего начали демократы? И даже я смотрел на их усилия с пониманием. Помните – свобода слова. Народ, особенно интеллигенция, рыдала от восторга. Свобода слова. Я дурак и сам был за свободу слова. А что потом началась?

– Что? – профессор и сосед застыли в ожидании чуда. Будто сейчас раздастся глас с небес. И после паузы отец произнес:

– Началось ограбление народа. У народа начали отбирать то, что в течении семидесяти лет он строил и собирал. Причем роли были распределены предельно грамотно. Одни, это пишущая и болтающая интеллигенция, продолжали кричать о свободе слова. А другие начали приватизировать народную собственность, то есть грабить. Те кричат: «Свобода слова», а эти грабят под шумок. А кто из простых людей, да и не очень простых, понимал – что такое приватизация? Почти никто. Признаюсь, я и сам этого не понимал.

– И я не понимал, – говорит сосед.

Профессор не хотел признавать себя олухом обманутым и так, дипломатично, произнес, что он, конечно, знал, что такое приватизация. Но он считал, что она будет происходить справедливо, а не по-бандитски.

– Вот именно, – обрадовался отец. – Вот именно. Ведь пусть многое было в стране не так, но мы же привыкли к справедливости в отношениях и надеялись на справедливость. А тут вылезли хищники, отморозки.

– Вот я считаю, – говорит профессор. – Надо было проводить приватизацию так, как Столыпин проводил земельную реформу. Отдавать предприятия не первым попавшимся неподготовленным людям, действительно хищникам, а то и бандитам, а людям готовым к производственной деятельности.

Вера Ивановна, видя, как разошлись мужики, с каким азартом и, по всей видимости, надолго, отозвала меня в другую комнату.

– Пусть они там горланят. Мой-то скучился по умным разговорам. Здесь в основном с телевизором спорит. Со сторожами особенно не поспоришь, они по другой части.

– Не страшно зимой тут одним?

– Нисколько. Да мы не одни. Вон сто пятый участок остался. Помнишь Зуевых? Сто двадцатый. Одна мать осталась.

– А почему одна – тяжело ведь?

– А мы же тут рядом, другие вот наверху. Помогаем, если что. Она не может жить со своими молодыми. Ребенок еще у них родился. Ну и сплошные содом и гоморра. Гости придут, такие же молодые. Пьянки, танцы. А квартира – всего две комнаты. Говорит, что здесь она в тишине, почти как в раю. Лишь бы здоровье не подвело.

Мы уселись с ней на диванчике, и она спрашивает:

– Ну, как отец без матери? Новую жену не пытался привести? Он как-то летом, года два назад, приезжал с женщиной.

– Действительно, было такое и сейчас отец с женщинами встречается, но вот чтобы, как он говорит, с кем-то на серьезной основе, у него не получается или не хочет. Я первое время со страхом ожидала этого, просто не представляла, как я буду жить и рядом не мама, а кто-то другой. Потом, когда появились деньги, решила, что сниму квартиру. Но отец так никого и не привел. Он встречается с женщинами, но домой никого не приглашает. Не знаю, может меня стесняется.

– Так жаль Наталью. Молодая ведь еще была. А нам вот одним со старым придется помирать. Сын вряд ли с Америки прилетит, дорога дорогая. Пока своими ногами ходим терпимо, но когда совсем старыми станем… Не по себе даже.

Я все с тревогой думала, что начнет сейчас спрашивать про Игоря. Мне так это неприятно, но она видимо поняла и не спрашивала. Конечно, им тут одним скучно и она рада поговорить с любым человеком.

– А как мальчик? – спрашивает.

– Степка молодец. Ходит в садик, со свекровью занимается английским.

– Да ты что! Вы