– Материал редактор не пропустил, – говорю я. – Он у них демократического направления. Посчитал этот лозунг вредным для демократии.

– Вот так они и начинали свою гребаную перестройку! – тут же взвился отец. Хотя отлично понимал, что Алька статью не писала и в никакую редакцию ее не сдавала. Но для него это не имело значение, был бы повод.

– Тут вы правы, свобода слова – только для избранных. Но это их в конце концов и погубит. Ничего просто так не проходит. Люди это видят. Я как сейчас помню этого Киселева. Помните его?

– Как же этого урода забыть? – сразу вспыхнул отец. – Сколько апломба, сколько важности! Второй Махатма Ганди. А заставку его помните?

– Помнишь? – обратился он ко мне.

– Не помню я его. Я новости не смотрела.

– Как же ты это дерьмо не помнишь?

– Отец, я за рулем. Не мешай начинающему водителю.

Тогда отец поворачивается к профессору. И они продолжают вечный спор о демократии в стране.

Фазенда у нас в сорока километрах по Киевскому направлению. Отцу дали там участок от завода. Шесть соток, как у всех. Дом они с мамой, конечно, строили сами. Молодыми тогда были. Отец работал мастером цеха. И ему удалось получить эту «копейку», как передовику производства. И стройматериалы ему тоже на заводе давали. Ну а строил он сам и мама в качестве подсобной рабочей. И очень хорошо построили. Подъезд к даче был хороший. Тридцать пять километров по шоссе, потом грунтовка, но песчаная. На месте садового товарищества был песчаный карьер а рядом даже стоял асфальтовый завод, который закрыли. Но остовы завода сохранились до сих пор за участками. Почва была, конечно, песчаная, но граждане завезли землю и сейчас весь поселок просто утопал в зелени. И что было великолепно, посреди поселка остался песчаный карьер, заполненный чистой родниковой водой. Пруд никогда не зарастал, и пляжи были песчаные небольшие и чистые. Вокруг росли деревья, оставшиеся еще с тех пор. В пруду били ключи, и когда плывешь прямо чувствовалось: вверху слой теплый воды, пониже вода прохладнее, а если ныряешь поглубже, там уже совсем холодная. К этому пруду приходили купаться с других участков и с местной деревни. Она была в полукилометре отсюда. У них тоже был свой пруд, даже побольше. Но все равно все шли к нам – очень чистая была вода.

Ворота на участки были закрыты, но у отца как у каждого владельца был свой ключ. Он открыл ворота, и я въехала на территорию. Дорожки сухие, покрыты мелким щебнем и песком. Я съехала по пролету к пруду и повернула по следующему пролету к нашему участку. У ворот участка остановилась.

Отец открыл калитку, и мы все трое стали вносить привезенное на веранду дома и к сараю. Сосед справа Алексей Ильич, увидев нас, вышел из своих ворот, подошел к нашей машине. Он уже несколько лет на пенсии и живет с женой на участках даже зимой. Они свою квартиру в Москве сдают в аренду. Так им хватает на жизнь вдвоем. У них, как я слышала, единственный сын постарше меня уехал с семьей куда-то на Запад – то ли в Штаты, толи в Канаду.

– У вас уже Верунька за рулем, – улыбается он.

– Стар становлюсь, а кто будет внука возить, да и меня, когда что-нибудь откажет. Между прочим, неплохо водит.

Мы поздоровались, и Алексей Ильич стал докладывать, как он тут жил зимой и какие дела в товариществе. Отец, надо сказать, очень был доволен, что сосед оставался на зиму. Потому что зимой и осенью, когда участки пустели, в домах случались кражи. Хотя красть кроме старой одежды и устаревшие утвари было нечего. Но боялись не этого, а что нагадят, да еще спьяну дом подожгут. А лазили в основном бомжи или деревенские. Там с работой было очень плохо. И с деньгами тоже. Их устраивало даже то старье, что можно было украсть в домах.

Пока они там делились новостями я вошла в двор и стала осматриваться. Включила рубильник с электричеством. Проверила электричество в комнатах. Проверила газовую плиту. Все было в исправности. Поднялась на второй этаж. Там у нас были спальни. Вошла в спальню к родителям. Фотографии отца, мамы. Они некоторые фотографии, что были в квартире, принесли сюда и развесили на стенах. Конечно, я расплакалась. И тут вижу отец рядом. Как он поднялся, я даже не заметила. Подошел ко мне, стал успокаивать. Потом тоже пустил слезу. Тут уже я его стала успокаивать.

– Так вот незаметно, незаметно, в общем-то, и прошла жизнь. Жалко мать. Жили бы сейчас, как сосед с Верой Ивановной, и в ус не дули. Летом бы Степка с нами жил. Квартиру сдавать не надо. Ты неплохо зарабатываешь. А вот надо же… Рак этот, гад членистоногий, никого не щадит.

Вдруг он встрепенулся:

– Ты извини, я тебя ни разу не спросил, как ты приехала, считал, если плохо, сама бы сказала. Ну, как там сейчас у тебя?

– Может все уладится. Ты не беспокойся. Ходим на допросы, но по НК всех вызывают, даже уборщиц и охрану.

– Так положено, – развел отец руками. – Но я видел этих ребят, следователей. Вроде нормальные ребята. Молодые, правда. Но я думаю, у них есть там кто и постарше.

– Ничего папа, не беспокойся.

Отец вдруг опять заплакал:

– Ты же у меня одна. Ты да Степка. Один брат остался где-то во Владивостоке. Сейчас у него до Москвы денег на билет не хватает. Два племянника. Где-то в Сибири живут и работают. Не осталось никаких родственных связей. Да и связи эти ничего не значат. Все разрушилось. Раньше ведь в гости ездили, часто встречались.

Я стала убираться в доме, а отец и профессор пошли по участку. Смотрю, уже оба с граблями подбирают прошлогодний мусор и листву. У нас на участке стоят два старых дерева, потом две яблони, вишни, кусты смородины. Вообще участок стал очень зеленым за двадцать лет.

К вечеру я уже собралась готовить обед, как пришел сосед и пригласил нас к себе. Отец сперва отказывался – нас, мол, трое. Для вас нагрузка, но сосед его уговорил.

– Вам все вновь готовить, а у нас все налажено.

– Ну ладно, – согласился отец. – Готовка ваша, а закуска и выпивка наши.

Дом у соседей такой же, как и у нас. Тогда все так строили. На веранде было пока холодно, и стол накрыли на кухне. Она у них была большой.

Отец принес ветчину, колбасу, красную рыбу, водки конечно.

– Вон, какое у вас изобилие, – говорит сосед, глядя на принесенные нами продукты. – У нас все попроще.

– Зато свое, натуральное, без консервантов и прочей гадости и отравы, – говорит отец.

– Это верно, – откликнулась Вера Ивановна, жена соседа. В этом году картошка была на удивление. Пробуйте, пробуйте, – говорила она, заполняя наши тарелки. – Рассыпчатая лучше синеглазки. Ну и огурчики и помидорчики. Все свое.

– А мы, как Наталья померла, – выращиваем только зелень: петрушку, кинзу, лук. В этом году я даже чеснок не сажал.

Выпили по первой. Я радовалась на профессора. Он с таким удовольствием кушал рассыпуху, хрустя огурчиками солеными – просто любо-дорого посмотреть. Увидев мой взгляд, говорит:

– Как же все вкусно, когда со своего огорода. Это не какая-нибудь там любительская колбаса и сыр занюханный.

Вера Ивановна прямо цвела от похвал, раскраснелась и потихоньку спрашивает у меня:

– У тебя как там, Верунчик? Мы