я клянусь, что этот человек уйдет отсюда свободным, ибо я вижу, что вы поняли ответственность, лежащую на вас. Во имя тысячей и тысячей распятых, во имя мертвецов, во имя оставшихся в живых, я заклинаю вас оправдать этого человека[209].

Речь Торрэса производит сильнейшее впечатление. Во время речи многие присутствующие среди публики и некоторые присяжные заседатели плачут. Шварцбард от последнего слова отказался.

Интермедия. Приговор

Присяжные заседатели удаляются на совещание. Во время совещания зал до такой степени переполнился публикой, не присутствовавшей ранее на процессе, что журналисты не могли пробраться к своим местам и писали стоя. Усиленные наряды полиции с трудом сдерживают тысячи людей, собравшихся на улице перед зданием Дворца Юстиции и во внутренних помещениях здания. Совещание присяжных заседателей длилось 20 минут.

В 18 часов 30 минут вечера раздаются два звонка. Старшина присяжных заседателей объявляет:

– По велению души и совести присяжные заседатели на первый вопрос ответили: «Нет!»

Это значит, что Шварцбард оправдан и остальные четыре вопроса, таким образом, отпадают. Оглашение оправдательного приговора присяжных было встречено в зале бурными рукоплесканиями и криками:

«Да здравствует Франция!»

Покрывая шум, председательствующий восклицает:

– Шварцбард, вы свободны!

Опрокидывая стулья и барьеры, публика устремилась к Торрэсу и Шварцбарду, чтобы поздравить и приветствовать их. Собравшиеся перед зданием на улице толпы народа в течение полутора часов ожидали выхода Шварцбарда, но, по распоряжению властей, Шварцбард был отвезен домой на автомобиле через боковые ворота здания[210].

Сцена 55

После освобождения Шолом сразу стал всемирно известной личностью и героем еврейского народа. Но, наряду с этими позитивными страницами его жизни, ему стали приходить многочисленные угрозы от украинских националистов. Иван Крыжов тоже предупреждал его о необходимости быть предельно аккуратным.

– Они постановили тебя убить. Будь крайне осторожным, – сказал он ему в кафе.

С того дня Шолом всегда и везде ходил с оружием, ожидая нападения. Предупреждение друга не оказалось пустым. Не прошло и нескольких недель, как на Шолома напал крепкий мужик, когда тот возвращался домой из магазина. Было уже темно. Здоровенный украинец пытался пырнуть Шолома ножом. Не растерявшись, Шолом выстрелил нападавшему в ноги и убежал. Через некоторое время в него стреляли, но промахнулись. Он чувствовал слежку за собой и всегда был предельно внимательным.

Шолом, выйдя на свободу, получил очень выгодное предложение начать работать страховым агентом, помимо работы в своей часовой мастерской. Еврей-хозяин, ставший в буквальном смысле слова его почитателем, пришел к нему домой и умолял его принять это предложение и большую зарплату.

В это же время Шолом продолжил заниматься литературой и много писал. Он публикует сборник рассказов о французском фронте времён Первой мировой войны «Образы войны». Он пишет произведение о своем опыте на Украине в 1917–1919 годах, которое он назвал «Из глубокой пропасти». Также Шолом продолжает писать стихи, пьесы, мемуары, вышедшие в сборнике, получившем название «В беге дней».

Мировая известность, которую Шолом приобрел после суда, позволила ему сотрудничать с американскими и британскими периодическими изданиями на идишe, в которых он выпустил: серию воспоминаний «Из моего военного дневника» в газете «Арбэтэр фрайнд», статьи в «Дэр момент», «Фрайе арбэтэр штимэ» и «Йидиш цайтунг». Шолом полностью разочаровался в философии анархизма и прекратил печататься в анархистской прессе, вместо чего он публикует свои рассказы и воспоминания в таких американских идишских изданиях, как «Моргн журнал», «Момент», «Хайнт» и «Ди цайт».

В 1927 году, вскоре после окончания процесса, на родине Шварцбyрда, в советской Бессарабии, на идишe вышла в свет книга репортажей о ходе процесса над ним. Вскоре выйдут многочисленные книги, посвященные Шолому, на разных языках и в разных странах мира.

Анри Барбюс напишет о нем новеллу. В 1934 году состоялась премьера трёхактной пьесы на идишe Алтэра Кацизнэ «Шварцбард: синтетический репортаж», которая с успехом шла на еврейских театральных подмостках Европы и Америки вплоть до начала Второй мировой войны.

Шолом стал при жизни живым героем еврейского народа. Все больше и больше он пропитывался идеями сионизма и несколько раз подавал бумаги для эмиграции в подмандатную Палестину, но английская администрация запретила ему въезжать на Святую землю даже туристом, не говоря o полном запрете на эмиграцию.

В сухой бумаге английского отказа было написано, что «господин Шварцбард считается неблагонадежным и опасным человеком, способным на террористическую деятельность». Никакие аргументы Шолома о том, что он был полностью оправдан парижским судом, не повлияли на позицию англичан. В Палестину его не впустили.

Шолом выступает и работает на различные еврейские организации, колеся по миру. Он часто ездит в различные города Европы, навещает США, собирается в ЮАР. В 1937 году Шолом вновь выехал кораблем в США, а оттуда в Южно-Африканский Союз[211] на сбор материалов и денежных пожертвований для планируемого нового издания Еврейской энциклопедии.

Сцена 56

Шел последний день февраля 1938 года. В Кейптауне было очень жарко. Стояла тридцатиградусная жара. Шолом закончил уже все свои дела в Африке, и начал скучать. До парохода во Францию оставалась еще пять дней. Шолом сидел на балконе своего отеля с видом на океан и пил вино. Рядом, на столе, лежала газета, из которой он узнал о все более усугубляющемся положении евреев в нацистской Германии. Он чувствовал, что над евреями снова нависла жуткая угроза, и что мир стоит на пороге очередной мировой войны.

– Проклятье, – проговорил он, – очередной погромщик появился на горизонте…

В этот миг он вспомнил себя маленьким мальчиком, сидящим за праздничным столом, и светящееся лицо его покойного отца, вдохновенно читавшего нараспев пасхальную Агаду[212]: «Ибо не один злодей восставал против нас, чтобы уничтожить нас, но в каждом поколении восстают против нас, чтобы истребить, но Святой благословенный Б-г спасает нас от их рук».

Шолом отпил вина и, посмотрев на океан, подумал: «Я начал с неосознанного хасидского иудаизма, который я впитал с молоком моей святой мамы, да пребудет ее душа в раю… Я учился Писанию, Талмуду и книгам Баал-Шем-Това у деда, у отца и у моих ребе… Затем я по молодости лет метнулся в революцию… Еврейским религиозным книгам на смену пришли книги Кропоткина[213] и Бакунина[214] и идеология анархизма. Затем я плавно перешел к социализму и интернационализму… Затем увидел воочию что такое революция, гражданская война и этот самый социализм и большевизм в России… Осталось со мной только мое еврейство. Мой несчастный народ, которому я верен до последнего вздоха, как верен я моей маме, моему отцу, брату, дедам… Наверное, ближе всего к истине именно сионисты. И сейчас, в моем сердце, я, пожалуй, ощущаю себя именно сионистом, которого проклятые англичане не пускают на мою Родину, в святую землю моих праотцев… Как много бы я отдал, за то, чтобы