идишe и публиковать их. Больше всех настаивала на перезахоронении останков Шолома в Израиле именно она. В середине 1950-х годов Хана посетила Израиль по приглашению Иосифа Дрора, представителя Еврейского национального фонда. Дрор был в рабочей поездке в Южной Африке и в Кейптауне посетил могилу Шолома. Вернувшись в Израиль, он делал всё возможное для того, чтобы привезти останки Шолома на историческую родину, хотя бы к 30-й годовщине его смерти, в 1968 году. В середине мая 1967 года в Израиле был создан общественный комитет для решения вопроса о перезахоронении останков Шолома, который возглавил Марк Ярблум, председатель Сионистской федерации Франции.

После триумфальной победы Израиля в шестидневной войне сложилась наиболее благоприятная атмосфера для решения этого вопроса, и наконец-то, в декабре 1967 года, гроб с останками Шолома приземлился в израильском аэропорту города Лода. Везли из Кейптауна в Израиль гроб Шолома два заслуженных героя Израиля: Шмуэль Баркай, председатель организации ветеранов Хаганы, и Давид Франкфуртер, застреливший в 1936 году руководителя швейцарского отделения НСДАП[217] Вильгельма Густлоффа и отсидевший за это 18 лет в швейцарской тюрьме.

Из аэропорта гроб с телом Шолома был привезен в культурный центр Тель-Авива «Яд ле баним», где его встречали ветераны Хаганы[218], партизаны, ветераны войн Израиля и ветераны Первой и Второй мировых войн, бывшие бойцы Лехи[219] и Эцель[220], а также бойцы различных антифашистских подразделений. Гроб с телом Шолома встречал и будущий премьер-министр Израиля, Ме-нахем Бегин[221]. Там присутствовали писатель Ури Цви Гринберг[222] и поэт-идишист Авраам Суцкевер[223]. После траурной речи гроб с останками Шолома был перенесен в военную машину, которая поехала на кладбище. Машина остановилась в мэрии города Нетании, где Шолому была отдана честь руководителями города.

Шолом был похоронен как национальный герой Израиля на военном кладбище поселения Авихаил, расположенного недалеко от города Нетании. Участок был выбран самый уважаемый. В похоронах участвовали политики и военные. У его новой могилы был открыт большой памятный монумент и установлен большой флаг Израиля. На его могильной плите написано: «Шолом сын Ицхака и Хаи Шварцбyрд, мститель за пролитую кровь евреев в погромах, совершенных в Украине». Рядом с могилой Шолома на иврите и на английском языках была описана краткая история его жизни и его борьбы, а сам Шолом был назван еврейским героем. В Израиле в честь Шолома Шварцбyрда названы улицы в Иерусалиме, Нетании и Беэр-Шеве.

Его жена Хана умерла во Франции и похоронена там же. Детей у них с Шоломом не было.

Сцена 60

Город Дальний[224], государство Маньчжоу-Го[225], март 1934 года. Дом атамана Семёнова, предоставленный ему Японией.

Атаман Семёнов получал от японцев ежемесячную зарплату в размере 1000 золотых иен и возглавлял Дальневосточный союз казаков. Он делал все то, за что ему платили, и не переставал мечтать о разгроме СССР с помощью Японии и её союзников. Но денег атаману хронически не хватало. Он любил жить на широкую ногу, а японская зарплата не позволяла ему разгуляться.

– Виктор Семенович, зайдите ко мне, голубчик, – сказал сладким тоном атаман Семёнов.

Виктор, работавший все эти годы личным секретарем Семёнова, был приглашен им заранее, но ждал в коридоре, пока из кабинета атамана не выйдет очередной посетитель. Нахохлившийся усатый казак в сером костюме вышел из кабинета атамана, напялил на себя кепку и ушел.

Виктор вошел в кабинет и слегка поклонился.

– Присаживайтесь, дорогой мой человек, – указал Григорий Михайлович на стул перед его письменным столом.

Виктор сел.

– Видите ли, какая штука, Виктор Семенович… Вы же еврей… А евреи народ деловой, понимающий толк в деньгах… Очень уж нужны мне деньги… Позарез как… Ох, нужны… Конечно, японцы платят, верно… Но Вы ж сами знаете, что это не сумма…

Семёнов хлебнул остывшего черного чая и, встав из-за стола, подошел к окну… Он покрутил свой ус и произнес:

– Я никогда не забуду всего того добра, которое Вы мне оказали, и как Вы с риском для жизни тогда привезли казну армии, не присвоив её себе. Вы не запятнали свою душу и мундир русского офицера грязью воровства и обмана… Но насмешка Бога над нами всеми была в том, что это сделали другие, вместо Вас, как Вы прекрасно знаете и помните… Будь эти деньги у нас, мы бы все, и многие уважаемые ветераны нашего движения в том числе, не прозябали бы, как сейчас… Но деньги украли самым подлым образом наши же казачьи офицеры, как Вы прекрасно знаете и сами… Все не могу об этом забыть… A Вас я вот о чем прошу… Есть у меня некоторые дорогие вещи. Антиквариат, иконы, подарки ценные разные… Вы бы не могли их для меня выгодно продать?

Виктор повернyл голову к поседевшему атаману и ответил:

– Легко и с радостью, Григорий Михайлович. И в строгой секретности. Как для себя.

– Вот, вот! Разумеешь! Молодец! Все так и должно быть. Мне-то не с руки этим заниматься. Сам понимаешь… Вот посмотри… – постоянно переходя с «Вы» на «ты», Семёнов вытащил из шкафа сундук.

– Как видишь, тут много дорогих вещиц… И из царского дворца тоже. Вот эти. Обрати внимание. Здесь нельзя продешевить, дорогой мой, господин подполковник… – сказал атаман и хитро посмотрел на Виктора.

Виктор встал и внимательно изучил эти вещи.

– Давай так, ты всё не бери. Начнешь продавать по одной, Виктор Семенович. И помни, все это добро твоё. Как мы и условились. Забирай. Вот возьми этого солдатика. Солдатик не простой. Им игрался еще покойный царевич Алексей… Или не покойный… По-разному люди говорят… Да? Ну, не важно… Вещица эта, видимо, из царского дворца была украдена… Поэтому, сам понимаешь… Ну, ступай, ступай… С Богом!

Виктор вышел с дорогим царским солдатиком в руке, обвернутым в ткань. На душе было противно. Он превратился из боевого офицера в секретаря, а сейчас стал продавцом краденого. Ему было тошно и мерзко на душе.

«Почему я должен прикрывать все его махинации?» – подумал он.

Виктор убрал солдатика в портфель, надел шляпу и пальто и вышел на улицу.

Чужой азиатский город кишел снующими повсюду людьми. Виктор давно уже задавал себе вопросы о том, что он здесь делает и как жить дальше, но он был скован, словно цепями, стабильной зарплатой, которую он получал от атамана Семёнова и с помощью которой он мог содержать свою жену и двоих, родившихся уже здесь детей, мальчика Михаила и девочку Анну. Он часто думал о необходимости покинуть атамана и уехать отсюда.

«Но куда податься? Если б я был один, то ладно… А то ведь семья на мне… Можно было бы уехать в Америку! В Нью-Йорк! В Чикаго!