Я терялся и впадал в ступор, когда пытался спланировать нашу с красноволосой встречу. Более того, я боялся, сам не зная, чего. Может, того, что Тана не поймет моего поступка? Она ведь тоже влюблена в мой образ, а не в меня самого. Как она отнесется к тому, что я теперь эо-блокирован?

Ни одна девушка еще не вызывала у меня столько страхов, желаний, надежд… Что, если это просто ненормальная зацикленность наподобие той, которую так явно демонстрировала Лария?

Я не мог однозначно ответить себе, кто для меня Тана. Но однозначно то, что она для меня событие более значительное и травмирующее, чем блокировка эо.

С Хесса меня забрал отец. Его прибытие не осталось незамеченным… На Арету тень легла, когда его личный космолет спускался с орбитальной станции; жители города задрали головы и с испугом смотрели на зловещий аппарат центаврианского производства (у них с матерью была ссора из-за того, что он отказался летать на космолетах корпорации «Корилайн»). Услугами космопортов отец, как правило, пренебрегает, и путешествует, как считает нужным.

Мы встретились в больнице, где меня готовили к извлечению импланта.

Я словно вернулся в детство, в то время, когда только вошел в семью и боялся неведомого, непонятного и жутковатого Гоина Малейва; при его появлении я покрывался льдинками-мурашками, хотя и храбрился внешне. Вот и сейчас сердце трепыхнулось рыбкой, а по коже побежали мурашки — те же, льдистые… По уровню эо отец тоже в своем роде уникальный, но психокинез сам по себе его не привлекает. Область интересов Гоина Малейва — это политика, рычаги — деньги, цели — процветание человеческих рас и истребление враждебных нам рептилоидов и гибридов.

О Главе Рода Малейв чего только не говорят: что он на самом деле агент спящих, что живет уже больше тысячи лет, что умеет менять облик силой мысли, что убил предыдущего Главу Рода… Что из этого правда, а что нет, я не могу с уверенностью сказать. Для меня Гоин Малейв — отец, и этим все сказано.

С виду он типичный центаврианин первой крови. Рост, сложение, стать, правильные черты, гладкая кожа, темные волосы, консервация в вечно молодом, условно тридцатилетнем возрасте — вот его портрет, а также портрет любого другого высокородного гражданина ЦФ. Из классического набора внешних признаков центаврианина выделяются только неожиданно светлые серые глаза.

Я выразил ему почтение, склонив голову и приложив ладонь к сердцу.

— Блага, отец.

— Блага, сын, — произнес он, склонив в свою очередь голову, и принимая мое приветствие. — Ты здоров. Хорошо.

Этими пятью словами он и ограничился; далее он разговаривал только с членами комиссии и врачами.

Все прошло быстро, тихо, нервно — в присутствии отца мало кто не нервничает. Мне в последний раз замерили уровень эо (замер показал нулевой уровень), извлекли имплант, после чего поздравили с освобождением и выразили надежду, что из меня получится благонадежный, пусть и эо-блокированный, гражданин Союза людей.

Очень многие в Арете даже не подозревали, что великий и ужасный Гоин Малейв явился на Хесс не по делам, а чтобы забрать своего нерадивого отпрыска; о том, кто я, знали в десятом поселении трудовой колонии, а за его пределами я был просто осужденным 7-2-з. Меня редко узнавали (спасибо не самой приметной внешности), а если и узнавали, то просто смотрели недоверчиво и сомневались. Неузнанным я пожил в Арете, неузнанным ее и покинул.

Гоин приберег отповедь на потом, так что, покидая планету, мы говорили о готовности к полету, о моем самочувствии, о том, остались ли у меня незавершенные дела на Хессе… Мы неторопливо поднялись в космолете, снова напугавшем жителей Ареты, к орбитальной станции, а потом перешли в звездолет, также принадлежащий Роду Малейв.

Когда звездолет отстыковался от орбитальной станции, и капитан корабля дал приказ использовать особый вид энергии, который аккумулируют на станциях, где работают так называемые «батарейки», я отправился к панорамному окну, чтобы полюбоваться тем, как переливается, сверкает, пульсирует немыслимыми цветами использованная энергия перед тем, как развеяться во тьме космоса. Цвета сливаются в сочетания, которые трудно представить, осмыслить, и только ты привыкаешь к созданной картине, как энергии складываются в иной узор, и ты снова зависаешь в восторге. Никакой логики, просто буйство цвета, последние всполохи использованной энергии… Это зрелище всегда меня завораживало; когда я первый раз увидел сброс энергии, онемел от восторга и, вроде, даже заплакал. Мне было четырнадцать.

Отец неслышно подошел к окну, встал рядом, посмотрел на красоту вместе со мной. Когда зрелище подошло к концу, он спросил:

— Что мы сделали не так? В чем мы с Региной ошиблись?

Рядом с Гоином у меня всегда недоставало храбрости дерзить. Помимо прочих пугающих особенностей, у него есть такая: он умеет парализовать взглядом, если ему что-то не нравится. А ему не нравится, когда я несерьезно пытаюсь отвечать на серьезные вопросы. Поэтому я ответил серьезно:

— Наверняка вы и ошиблись в чем-то, но в том, что я совершил, вашей вины нет. Я осознавал, что делаю.

Мы так же смотрели в окно, хотя за ним уже не было ничего красивого, вообще ничего не было, кроме холодной пустоты космоса.

— Прости меня, отец, — выговорил я с трудом: слова извинений всегда даются непросто. — Прости, что не желал вас слушать, что подвел тебя, Энгор… Слава свалилась на меня слишком рано, я не смог с ней совладать, она меня ослепила. Я до сих пор переживаю о смерти Нальво… о других смертях. Я тогда испугался, бросил все, всех. Я жалею, что так получилось. Жалею, что потерял Энгор. Но больше всего жалею, что обидел мать. Когда она пыталась до меня достучаться, я скалился, как придурок, и отшучивался. Она ведь и на Хесс прилетала… но я тогда не понимал. Не хотел извиняться.

Гоин довольно долго молчал. Затем сказал:

— Значит, ты о многом жалеешь… Но жалеешь ли о том, что произошло на Хессе? Они бы не осмелились поставить тебе постоянный блок, Григо. Ты сам это сделал с собой.

— Да.

— Зачем?

— Это было нужно мне. Серьезная встряска… Наказание.

— Это была ошибка. Роковая ошибка, — отчеканил Гоин, и мне показалось, что космический холод проник на корабль и объял меня — до того мощным по силе воздействия является голос отца. — Ты жалеешь о своих промахах? Ты горюешь о Нальво? Тогда надо было поступить иначе. Надо было вернуться к тренировкам, изучить себя, выработать безопасную методику. Надо было работать с собой. То, что сделал ты — это слабость.

— Я об этом не жалею, — твердо сказал я, и посмотрел на отца.

Он лишь чуть выше приподнял подбородок, продолжая вглядываться в мрак за окном.

— Я хочу, чтобы Союз знал, что даже такие звезды, как я, несут ответственность за свои промахи. Я хочу начать жизнь заново. Хочу стать лучше, чем был.

— Что же так повлияло на тебя? Неужели трудовые планеты и правда перевоспитывают? — ирония и холод в голосе отца сплелись воедино и жалили вполне осязаемо.