Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ну да хватит. Я еще нахожусь, друг мой, в том возрасте, когда сидя в грязной и холодной белорусской избе думается и о бабах. Да, представь себе! Я всегда воздерживался, в традициях нашей семьи, от того чтобы давать тебе советы о твоих отношениях с пани Пронской, но литовский дождь размыл мои принципы. Итак, знай же, Сигизмунд, что твою так называемую невесту я всегда считал и продолжаю считать самой лживой, похотливой и изворотливой стервой всего нашего повета. Ее внешние достоинства не берусь обсуждать за их отсутствием. Если уж ты взялся позорить нашу семью, то женись хотя бы на казачке – все будет за что подержаться. Ее к тебе письма, которые ты мне с большой регулярностью зачем-то пересылаешь, я не берусь читать из-за дорожной слабости желудка. Пойми же, наконец, Сигизмунд – а твое время понимать такие вещи уже пришло – что помимо надвигающейся войны Республики с москалем и шведом, все мы участники самой жестокой и беспощадной войны между мужчинами и женщинами, панами и паннами, если тебе угодно. Не мы эту войну начали, но с самого раннего порога отрочества обречены ее вести. Эта война из тех, что нужна обеим сторонам, но… Как известно, любую войну выигрывает тот, кто терпеливее и упрямее, а это, увы, не про мужчин. Должен тебе признаться, братик, что перед написанием этой части письма я основательно приложился к фляге очень доброй местной горилки, а потому буду говорить прямо: следует бить врага его же оружием – надо измотать эту курву! Постарайся забыть о ней, и не пройдет и пары недель, как она завалит тебя надушенными конвертами, а уж мимо нашей усадьбы (ежели не отберет ее Влилильповский, ха-ха) будет эта мессалина ездить по пять раз на дню. Мало ей того, что она (зачеркнуто). Так вот. Утешься с NN (ты знаешь, о ком я), и в бой! Как жаль, братик, что приходится оставлять тебя один на один (фигурально выражаясь, ибо в нашем замчишке и в уборной в одиночестве не останешься) с этими Сциллой и Харибдой! Надеюсь Гжегош, Войцех, Ежи, и Франтишек (последнему постараюсь передать с оказией кулек его любимых литовских яблочных леденцов) тебя не оставят, а я уж постараюсь, чтобы герб Ролевских прибили к воротам Кремля (хотя бы и в качестве трофея, хе-хе)!
Итак, случилось то, чего не миновать: проклятые литовцы на ломаном языке зовут меня вниз, а без оскорбления я не могу отвергнуть это приглашение. Продолжу позже, если буду в силах.
***
Не зря зовут литвинов главными пьяницами Европы! Однако и пьянство не так дурно, и не так осуждаемо Церковью, коль скоро оно ведет к укреплению единства Великого Княжества и Короны на славу Республике! Знаешь, братец, смотря разумно, я готов забыть про многое, что писал накануне. Мы упрекаем литовцев в неискренности, дикости, высокомерии – но главное ведь в неискренности, не так ли? Дикость и высокомерие можно было бы терпеть, когда бы они почаще обращали его против наших общих врагов, а не внутрь Республики. Но все-то время у них видится двойное дно, а двоемыслие так легко скрывать за дурным знанием польского языка. Но сегодня, братик, я сидел за чашей с настоящими литвинами – не теми, которых мы видим на семиках и сеймах, а теми, что едут на войну. Наверно, и наши предки были такими. Мы многого про них не знаем, а еще больше про них сочиняем в своей праздной злобе. Особенно же усердствуют в этом те, кого и татарин на аркане не вытащит из их роскошной опочивальни. Но сегодня, друг мой, я