При перенесении гробниц было произведено вскрытие саркофага Софьи. Тогда был обнаружен костяк, обернутый саваном из итальянской камки. В 1994 году было проведено повторное и более глубокое исследование останков Софьи. От погребальных одежд к концу XX века почти ничего не осталось. Но удалось выяснить рост великой княгини — он составлял около 160 сантиметров, а также то, что она к концу жизни страдала гормональными нарушениями: была очень полной и над верхней губой у нее росли усики. Хочется надеяться, что они не очень портили ее…

Интересные результаты дало сопоставление останков Софьи с останками некоторых других членов великокняжеской семьи. Удалось выяснить, что «черты средиземноморского типа», присущие Софье, проявились и у ее внука — Ивана Грозного. Обоих отличал «крючковатый» нос с характерной горбинкой. Этот факт стал важным аргументом в давнем споре о том, являлся ли Василий III отцом Ивана Грозного. (Высказывалось мнение, что вторая супруга Василия — Елена Глинская — прижила сына от одного из придворных.) Сравнение останков Софьи с останками ее умершей в детстве праправнучки — Марии Старицкой (внучки сына Софьи Андрея, родившегося в 1490 году) — обнаружило черты сильного сходства.

Имя великой княгини Софьи было занесено в синодики (списки с перечислением имен усопших для церковного поминовения) храмов и монастырей Москвы. В 1506 году Василий III сделал щедрое пожертвование в афонский Пантелеймонов монастырь, чтобы святогорские отцы молились об упокоении душ его родителей. В 1509 году в Москву пришло известие о том, что его просьба исполнена.

* * *

Софья Палеолог прожила долгую и трудную жизнь, в которой были слезы и надежды, радости и скорби, грехи и покаяние. Но думается, что добра и света в ее жизни все-таки было больше. Хочется верить, что она искренне любила своего мужа. Ее предсмертные мысли могли быть созвучны стихам Марины Цветаевой:

Собрав воедино и попытавшись осмыслить давно известные и недавно открытые факты о Софье Палеолог, автор вынужден подвести читателя к малоутешительному выводу. Мы знаем о Софье куда меньше, чем хотелось бы. Но даже то, что удалось реконструировать, дает богатый материал для размышлений.

Жизнь Софьи была во многом уникальной. Во-первых, сведений о ней гораздо больше, чем о других великих княгинях. Ее образ как магнит притягивал современников и ближайших потомков. Кроме того, Софья посетила гораздо больше стран, чем ее русские современницы. Даже покинувшие родину и долгие годы скитавшиеся по Европе греки и их жены не могли бы похвастаться перемещением между тремя разными мирами — византийским, европейским и русским. Почти все европейские и русские женщины того времени и вовсе никогда не выезжали за пределы своих городов и деревень. Однако путешественницей Софью не назовешь. Каждый раз она отправлялась в дорогу вынужденно. Не исключено, что она бы предпочла провести свою жизнь на Пелопоннесе или в Италии, став супругой какого-нибудь аристократа. Но Софья почти никогда ничего не выбирала.

Судьба Софьи — пример того, как стечение обстоятельств может необычайно возвысить в общем обычного человека. Ее жизнь — ответ на вопрос о том, что может стать с девушкой, если она рождена в семье, хоть как-то связанной с императорским домом. Цепочка событий — как давно ожидаемых, так и малопредсказуемых — привела вторую дочь провинциального правителя, не имевшую поначалу никаких шансов на «хорошую карьеру», на вершину социальной пирамиды.

«Феномен Софьи Палеолог» имеет свое объяснение. Софья стала символом надежды для тех греков, которые усвоили идеи кардинала Виссариона. Несмотря на свое личное неучастие до конца 1490-х годов в «большой политике», она невольно влияла на ход событий уже одним фактом своего существования. Люди XV–XVI веков — и русские, и греки, и жители итальянских государств — воспринимали мир не в абстрактных категориях, а через конкретные образы и символы. И грекам, потерявшим родину, и русским — довольным или недовольным изменениями в Москве и в России в целом — нужен был образ, знак, олицетворение этих перемен. Они нашли его в Софье. Как и всякой «знаковой фигуре», ей приписывали многое, к чему она не имела никакого отношения. Не она определяла векторы внешней политики Русского государства, не ее советы сыграли решающую роль в перестройке Кремля, и не она первая в череде тех, кто стоял у истоков постепенного превращения Руси в наследницу Византии… И в то же время сам брак Ивана III с Софьей стал важной вехой в развитии сношений России с Западом. Наиболее харизматичные греки из окружения Софьи имели отношение к значимым явлениям в жизни России того периода.

Думается, и сама Софья не чувствовала себя в полной мере действующей личностью, героиней. Она едва отделяла себя от греческой группы при дворе Ивана III. Но великая княгиня, в целом счастливо прожив со своим супругом более тридцати лет, чувствовала свою неразрывную связь и с домом Рюриковичей. Софья осознавала свою причастность к этим двум столь разным мирам, которые ее окружали и влияли на ее поведение. Таким образом, она не была яркой индивидуальностью не столько в силу своей «серости» (хотя о степени ее образованности не стоит судить ни слишком низко, ни слишком высоко), сколько в силу неразвитости в целом индивидуалистического самосознания в то время, особенно в мире женщин.

Итальянские и греческие источники свидетельствуют о том, что на Западе Софья воспринималась не как самостоятельная фигура, а исключительно как дочь Фомы Палеолога, на семью которого кардинал Виссарион возлагал большие надежды. В России же образ морейского деспота и связанные с ним идеи были практически неизвестны. Именно поэтому Софья предстает на страницах русских источников одна, как нечто уникальное и оттого непонятное. В Москве она воспринималась главным образом как странная и подозрительная представительница «другого», «чужого» мира.

И еще одно обстоятельство. Русские современники и ближайшие потомки не полюбили Софью в силу того общего ощущения, с которым ассоциировалась ее жизнь. Софья жила в миру, мирскими задачами и мирскими интересами. Тяжелое детство и тревожная юность вынудили ее искать путей любым способом «встроиться» в не слишком приветливый и постоянно меняющийся мир.

Никто не узнает, о чем молилась Софья у древних образов. Но известные факты дают основания думать, что она в глубине души жаждала лишь решения насущных житейских дел. Ее пылкое религиозное чувство было обусловлено скорее общими для людей той поры представлениями о мироздании, а не постоянным ощущением Божьего присутствия в своей жизни. Примечательно, что Софья не основала ни одного монастыря, а перед смертью не приняла монашеского пострига, хотя именно такой выбор делали на склоне лет наиболее благочестивые русские княгини. Неизвестны и какие-либо щедрые пожертвования Софьи в церкви и обители (за исключением шитых пелен), тогда как русским людям издавна была близка мысль о том, что «милостынею купится Царствие Божие». Жизнь заботами мира не могла не подвергнуться осуждению со стороны русских книжников, для которых главным ориентиром всегда были не преходящие земные блага, а спасение души и жизнь вечная.