Объяснение вполне удовлетворило Лючию, и она выбросилаФеньку из головы. Но как кстати, что момент раскаяния «стервозницы» совпал сбалом у Шишмарева, потому что розовый жемчуг не потерялся даже на фоненеисчислимого количества баснословных драгоценностей, которыми были унизаныявившиеся дамы.

Сказать, что он имел успех, – значило не сказать ничего.Сказать, что он вызвал всеобщее любопытство, – значило вообще промолчать. Нажемчуг не просто смотрели – на него откровенно, бесстыдно глазели, и в концеконцов даже Лючия, которая всегда упивалась вниманием к своей персоне,почувствовала себя неуютно.

Началось с одного-двух взглядов, едва она вошла. И словно бывместе со взглядами передавался некий слух: теперь чуть ли не всеприсутствующие, внимательнейшим образом осмотрев розовый жемчуг, еще и переглядывались,посылали друг другу взоры, исполненные значения, которого Лючия не понимала.Смотрели все: дамы, их кавалеры, слуги, сновавшие тут и там с подносами; тупо,наверняка не понимая даже, почему, смотрел высоченный швед в мундире со шпагою,оказавшийся неожиданно приехавшим гостем кого-то из присутствующих и взятый ссобою из учтивости. Он не знал ни слова по-русски и только озирался бледными,навыкате глазами…

– Что там с вашим жемчугом? – спросил наконец даже князьАндрей, заметивший пристальное внимание общества, прежде всего дам, к шее игруди своей жены, а Лючия только плечами пожала, впервые в жизни испытываяжелание сделаться незаметной или хоть снять с себя украшение. Но первое былоневозможно, а второе – немыслимо, поскольку напоминало позорное бегство.Приходилось терпеть, хотя Лючии казалось, что кожа у нее испещрена синяками отэтих неотвязных взоров.

– Откуда он у вас? – продолжал спрашивать князь Андрей. – Онне из фамильных драгоценностей Извольских.

– Давний подарок матушки, – пояснила Лючия – и с изумлениемувидела, как разошлась хмурая тучка, омрачившая высокое чело ее возлюбленногосупруга. А он что подумал – это подарок какого-нибудь поклонника? Онприревновал ее?!

От этой мысли Лючия пришла в такое отменное настроение, чтовстретила приближавшегося к ним графа Лямина самой ослепительной улыбкой, накакую была способна, он даже с ноги сбился, завороженный тем, чтопредназначалось, конечно, не ему.

– Что там с вашим жемчугом, Сашенька? – спросил он напрямик,пряча под приклеенной улыбкой явную тревогу. – Где вы его откопали? Я его невидал на вас прежде.

– И очень странно, – сухо ответила Лючия. – Это давнийподарок матушки, и я была в нем на бале на прошлое Рождество.

Она не сомневалась, что может врать без опаски: не родилсяеще на свет мужчина, который сможет вспомнить, как была одета и чем украшенаженщина больше года назад! Однако ошиблась. Граф Лямин нахмурился:

– Не морочьте мне голову, дитя мое. На прошлое Рождество балдавал я, вы были в той самой роскошной бирюзе, которую подарил князю Сергеюперсидский шах. Я это отлично помню, потому что его рассказ о знакомстве с этиммусульманом заставил всех хохотать до колик.

– Ну на позапрошлое, какая разница? – раздраженно буркнулаЛючия. – Я вообще не пойму, кому какое…

– В самом деле, – согласился граф. – Простите, бога ради,Сашенька. Бабьё, знаете ли, и воина способно бабой сделать, как некогдаговаривал наш великий государь Петр. Я, собственно, к тебе, Андрюша. Тебя,сколь мне известно, ищет шишмаревский дворецкий с поручением: прибыл один изтвоих людей со срочной вестью.

– Что-то в имении? – вскинул брови князь Андрей. – Пожар?Что за суматоха, не знаете, Николай Иванович?

– Да нет, не пожар. Это… связано с твоими соседями… какая-тотяжба… – туманно ответил граф Лямин. – Впрочем, мне неизвестно доподлинно.

– Неужто Сухомлиновы насчет сведенного леса? – так ивспыхнул князь Андрей. – То-то я гляжу, Филиппа Сухомлинова здесь нет. Нашелвремя, старый дурак! Простите, граф. Прости, Сашенька. Я отлучусь на минутку ивернусь.

Он исчез в толпе, пробираясь к дверям. Граф сделал былодвижение последовать за ним, но словно спохватился, что невежливо оставить дамуодну, – и остался.

Лючия задумчиво глянула на него. Лямин был как-то непривычносдержан сегодня, словно бы насторожен. И от нее не укрылось, как запинался он,словно бы подбирал слова, пытаясь скрыть истину. Однако князь Андрей так и такуже узнал настоящую причину приезда нарочного. Значит, граф не хотел открыватьэто именно ей, Лючии!

– Вы наверняка знаете, что там произошло на самом деле, –выпалила она, в упор глядя на графа и не сомневаясь, что шпага, приставленная кгорлу, лучше других средств обозначает превосходство над противником. Еще вВенеции Лючия занималась с отличным учителем фехтования, и немало уроков бояпригодилось ей потом в обиходной жизни.

Граф отвел взгляд, потом опять поглядел на Лючию открыто:

– Врать не научен. Знаю, что скрывать!

– Что-то… плохое? – осторожно спросила Лючия. – Скажите мне!

– Ничего такого особенного, – ласково, успокаивающе ответилграф. – Случилось то, чему следовало быть только в сентябре. Они простовернулись раньше. – И вдруг лицо его приняло сердитое, недоумевающее выражение:– А этой чучеле чего здесь нужно?

Лючия обернулась – и с невольной брезгливостью сморщила носпри виде приближающейся женщины, одетой крикливо, нелепо, шутовски. Таприблизилась одним корявым, нелепым прыжком, и по зале раскатился визгливыйголос:

– Красавица, барыня, княгинюшка-матушка, дозволь ручкупоцеловать!

Это была карлица, шутиха. Во многих помещичьих домах, попримеру царскому (что прошлые императрицы, Анны Иоанновна да Леопольдовна, чтонынешняя, Елизавета Петровна, были неравнодушны к человеческому уродству иоткровенно им забавлялись), водились горбуны и горбуньи, страшные, злые иозлобленные на всех людей, с которыми безнаказанно сводили счеты за недоглядТворца, породившего их уродцами. На самые изощренные шутки карликов и шутовобижаться считалось дурным тоном, полагалось только снисходительно смеяться,однако Лючию вдруг озноб пробрал, стоило ей вообразить, что может сейчасбрякнуть карлица, принадлежавшая приснопамятной Наяде, а теперь СтюхеШишмареву.