Ну, это уж слишком. Слишком! Пора Шишмареву получитьзаслуженную награду за дело своих рук, потому что нет никакого сомнения: иночное явление стервозницы Феньки в Извольском, и это розовое «матушки вашейкнягини Катерины, подаренье», и срочное дело, отозвавшее князя Андрея с бала, –все такие же «случайности», мастерски подстроенные Шишмаревым, как и прежниеего интриги против Александры Казариновой и князя Андрея. Лючия чуть не взвылаот ярости: омерзительный Стюха оказался дьявольски проницателен и чуткоразгадал ее тщеславную природу: ему оставалось только подсунуть ей этотрастреклятый жемчуг – а остальное она сделала сама, когда надела ожерелье. Да икакая женщина устояла бы?

Мысль, что она поступила как все, клюнула на приманкуШишмарева подобно любой глупышке, оказалась последней каплей, переполнившейчашу оцепенения.

– Вы оболгали меня, теперь клевещете на моего супруга! –сказала она негромко, но затаившая дыхание толпа ловила каждое ее слово. – Колион не может вызвать вас немедленно, то я сделаю это. Вызываю вас на поединок,подлец и ничтожество!

– А-ах! – громко сказал кто-то вдали, и снова воцариласьтишина.

– Не тратьте пороху, моя красавица! – небрежно усмехнулсяШишмарев. – Чтобы я дрался с бабою, да еще со своей бабою? Впрочем, милые бранятся– только тешатся!

Он снова засмеялся, но подавился смешком: острие шпагиуткнулось ему в грудь и заставило умолкнуть – острие шпаги, которая только чтомоталась в ножнах неповоротливого шведа, а теперь… теперь мгновенно оказалась вруке княгини Извольской.

***

О, какое это было наслаждение: почувствовать снова гибкуютяжесть послушной стали! Лючия едва подавила восторженный визг, такой вдругощутила себя сильной, такой всевластной! Швед, лишившийся оружия и с выражениемнедоверчивой ярости на своем нетесанном лице двинувшийся было к ней, былостановлен одним острым взглядом. Такой же взгляд, не предвещавший ничегохорошего, был брошен и на Лямина, который тут же отшатнулся, пролепетав:

– Сашенька…

Вот вам и Сашенька! А что, надо было зарыдать и рухнуть вобморок? Ваша ненаглядная Сашенька Казаринова так бы и поступила, да и любая изэтих русских дамочек уже валялась бы без чувств. Они ведь только и знали:приличия, приличия, им не приходилось брать уроки у лучшего учителя фехтованияв Венеции и удостоиться его щедрых похвал; им не приходилось быть героинейпубличных сцен, как Лючии Фессалоне. А ей не привыкать стать! Вспомнить хотя бынекую оргию в казино Моро, или как она однажды вскочила на карточный стол ипринялась на нем плясать, смешав карты и спасшись от невыносимого проигрыша…или ту совсем недавнюю жуткую сцену в театре у святого Моисея, когда черномазаяистеричка Пьеретта Гольдини ворвалась в ложу, где они с Лоренцо смотрели оперу,и выволокла Лючию чуть ли не за волосы в коридор…

Лючия мимолетно нахмурилась. Когда это было? Было ли такоенаяву, или все привиделось, или это один из тех кошмаров, которые мучают еепоследнее время: кошмаров об ущелье со змеями, бури на море, мрачном дворцеЛоренцо, каком-то письме, брошенном в камин…

Она тряхнула головой, отгоняя наваждение, и шпага со свистомвспорола воздух у груди Шишмарева, заодно вспоров и его коричневый шелковыйкамзол.

Шишмарев коротко, истерически взвизгнул, и Лючия, увидев,как глаза его с надеждою устремились куда-то за ее спину, громко предупредила,не оборачиваясь:

– Только троньте меня – и негодяй умрет!

Глаза Шишмарева погасли, сзади послышалась какая-то суета, иЛючия поняла, что опасность миновала. Нет уж, теперь, когда этот злодей в ееруках, она его так просто не выпустит! И, не понижая голоса, произнесла, снаслаждением ощутив, как часто, часто трепещет горло Шишмарева, к которомуперелетело острие шпаги:

– Сознавайся, что все налгал, – не то погибнешь!

Шишмарев слабо шевельнул пересохшими губами, но не звука несорвалось с них.

Вжиг-вжиг! – шпага с молниеносной быстротой искромсала егорубашку, и клочки белого шелка полетели в стороны, как прошлогодний снег, аострие вновь уткнулось в судорожно сглатывающее горло.

– Говори, ну! Еще минута – и ты мертвец!

Еще минута – и у нее не хватит сил, не хватит жестокостивидеть это мертвенное, дряблое лицо. Наслаждение исчезло, как и пришло, итолько стыд, жгучий стыд владел сейчас Лючией. Она словно бы увидела себя состороны: стоит боком на полусогнутых коленях, левая рука откинута и воздета надголовой, пальцы хищно скрючены, а правая рука кажется неестественно длинной,сильной, стальной, смертоносной… если он промолчит, Лючия сейчас бросит шпагуи… и… обморок, кажется, близок обморок. Нельзя, чтобы Шишмарев понял, что онана грани обморока!

– Говори! – истерически взвизгнув, Лючия хлопнула его шпагоюпо щеке наотмашь, и алая кровавая полоса пролегла по лицу Шишмарева.

– Клянусь! – истошно закричал он. – Княгиня невинна! Ясолгал! Богом клянусь! Черт попутал! Простите! Простите!..

Он бы, может, кричал и еще что-то, от страха вовсе потеряввласть над собою, да силы и у него иссякли. С изумлением Лючия вдругобнаружила, что лезвие ее шпаги пронзает пустоту, а потом, медленно опустивглаза, узрела мертвенно-бледного Шишмарева, кучкой согнувшегося на полу.

Все-таки без обморока нынче не обошлось, но рухнула в негоне Лючия!

Бодрость мгновенно вернулась к ней, только хотелосьпоскорее, поскорее уйти отсюда, воротиться домой, увидеть Андрея и оказаться вего объятиях…

Она со всех ног поспешила к выходу, но что-то мешало ей,какая-то тяжесть. Лючия почти с испугом взглянула на шпагу, едва подавивжелание отшвырнуть ее. Нет, это благородное оружие, и оно только что спасло ее.

Резко повернувшись, Лючия отсалютовала перед владельцемшпаги так размашисто, что швед даже отшатнулся, а потом, подбросив оружие иперехватив в воздухе, протянула шпагу рукоятью вперед и сказала, глядя востановившиеся глаза шведа:

– Я от скуки желтею в его присутствии, с меня волосы быопадать начали, как листья с дерева, а он – любовница, любовница! Спятил, неиначе!

В бледно-голубых глазах что-то дрогнуло – словно ледокрастаял, и швед медленно растянул губы в улыбке, принимая шпагу и четко, как встрою, салютуя в ответ.

Ну, слава богу, хоть что-то он сегодня понял по-русски!