– Знаете… княгиня, – задумчиво начал Лямин, и у Лючииприостановилось сердце, когда он снова обратился к ней так отчужденно. Неужтоповерил, неужто он все-таки поверил гнусной шишмаревской лжи? – Знаете, укаждого из нас существует как бы образ, общее представление о том или другомчеловеке. Скажем, при виде Евстигнея Шишмарева или даже при упоминании о неммне всегда виделась ровная мшава, болотина, с ее губительными провалами итопями. Князь Андрей – это, конечно, сокол, иногда хищный, иногда безрассудный,но всегда прекрасный, отважный. Сашенька Казаринова – я как-то раз видел, какона бежала. Она едва касалась земли, ветер играл ее волосами, она обгонялавсех, и все любовались ею без устали. И я подумал: «Она чрезвычайно веселая идаже слишком прыткая. Душа и тело ее как бы никогда не устают… потому что ничемне отягощены». А когда я увидел князя Андрея с вами, я подумал: «Как онаизменилась, как похорошела. Однако что за тяжесть легла на ее сердце?» Яподумал, что вы разочаровались друг в друге. Так бывает, и я знаю множествопар, очень скоро охладевших друг к другу, даже и до ненависти. Но вы,безусловно, любите своего мужа. Вы обладаете добрым сердцем и природным умом,однако в вас нет ни одной из тех добродетелей, которыми преодолевают слабостии… и грехи. Только любовь.

Он умолк, пристально глядя на свечу, и Лючию вдруг пробралсуеверный страх: что он видит, что он там разглядывает в этом дрожащем пламени?

– Разумеется, никто не поверил, что Шишмарев… что княгиняИзвольская… что он ею, как бы это выразиться, злоупотребил, – наконец-товзглянул на Лючию граф Лямин, и отблеск свечи еще дрожал в его проницательныхглазах. – И если бы вы просто зарыдали, даже лишились бы чувств, даже кинулисьбы прочь – это все восприняли бы как должное. Князь Андрей вызвал бы Шишмареваи, конечно, прикончил бы его. Все было бы чин чинарем. Но вы… вы сделали то,что сделали, и увенчали свою честь победою, и очистились от клеветы. Я былпотрясен, как и все прочие, но стоило вам удалиться, как в мозгу моем вспыхнулитри вопроса, и я понял, что мне жизненно важно услышать на них ответ.

Лючия быстро, незаметно перевела дыхание. Самым разумнымбыло бы напомнить ему о ночной поре, о приличиях – не хватало еще, чтобы теперьмолва связала имя княгини Извольской с именем графа Лямина, который ей в отцыгодится! – но что-то сковало ей язык. В его словах звенела надвигающаясяопасность, а ведь это было самое верное средство раззадорить Лючию. ЛючияФессалоне никогда не бегала от опасности. В смысле, Александра Казаринова. Нутак вперед!

– Во-первых, – задумчиво проговорил Лямин, – мне былоинтересно, почему Шишмарев решил уничтожить вас в общественном мнении так грубои бездарно. Предположим, он очень удачно выбрал момент, когда отъехал князьАндрей. Предположим, он должен был знать, что эти жемчуга никогда непринадлежали прежде ни матери, ни дочери Казариновым: окажись они знакомы хотькому-то из присутствующих, вся выходка потеряла бы смысл, даже не начавшись. Нотут возникает второй вопрос: зачем вам было так нерасчетливо попадаться вловушку и врать, мол, жемчуг родовой, казариновский? Здесь люди слишком хорошои близко знают друг друга, дамам наперечет известны драгоценности соседок, идетнастоящее соперничество. И третий вопрос: чего надеялся добиться Шишмарев,опозорив вас… какого ответа он от вас ждал? Уж, верно, не того, которыйполучил, кто же мог предположить, что вы начнете ширяться шпагою! Но тутприходит на ум новый вопрос: почему вам непременно нужно было заставитьШишмарева замолчать и не сказать то, ради чего все это было им затеяно? Ведь выдобивались не только своего оправдания! Вы хотели во что бы то ни сталозаткнуть Шишмареву рот, уничтожить всякое доверие к его словам…

– Ну и что же он такого мог обо мне сообщить, интересно? –задиристо спросила Лючия, которую так утомили словесные блуждания графа, чтопоследний страх прошел. Да что бы он там ни заподозрил, ему отродясь недознаться, в чем суть на самом-то деле, а потому с ним можно безнаказанноустраивать словесные баталии.

– Что мог сообщить? – переспросил Лямин.

– Да, что?

– Ну, например, то, кто научил Сашеньку Казаринову, отродушпагу в руки не бравшую, драться так мастерски… вдобавок, левой рукою. Вы,значит, левша, княгиня?..

***

Вихрем пронеслись в голове с десяток выдуманных оправданий иобъяснений, в числе которых было одно безусловно правдивое: с детских летняньки, да и сам Фессалоне, старательно отучали Лючию пользоваться левой рукойвместо правой, ибо, как проповедует церковь, левша – дьяволу племянник. Стечением времени Лючия и впрямь стала «как все люди», и только в минуты особоговолнения, забывшись, пускала в ход левую руку… тем более что ее учительфехтования разрабатывал ей обе руки, предупреждая, что левша – почти навернякапобедитель в поединке.

Но Лючия ничего этого не могла сказать – только быстрокоротко вздохнула, и это была вся передышка, отпущенная ей, чтобы снова встатьлицом к лицу с пугающей действительностью.

Граф заговорил, с преувеличенным вниманием разглядываяантичный сюжет с Аполлоном и Дафной кисти крепостного художника:

– Вы, может быть… забыли (только такое напряженное ухо, каку Лючии, могло уловить крошечную заминку, будто бы Лямин хотел сказать совсемдругое слово, да спохватился в последнюю минуту), вы, может быть, забыли, чтомы с княгиней Катериною двоюродные и дружны с детства. Мы выросли вместе ивсегда были поверенными тайн друг друга. Восемнадцать лет назад, воротясь изИталии с новорожденной дочерью, Катенька показалась мне больной и расстроенной.Не скоро открыла она тайну, которую скрывала даже от мужа… Она называла этобредом – очень навязчивым бредом! Княгине Катерине почему-то казалось, что онародила в Венеции не одну дочь, а двух, но куда и каким образом исчезла первая,она не могла себе представить. Когда ваша матушка очнулась, при ней была толькоповитуха – доктор уже ушел. Повитуха клялась и божилась, что никакого другогоребенка не было, и княгиня, конечно, поверила ей, однако порою ее посещалистрашные сны. Ей виделось, что первый ребенок ее родился мертвым, ну а доктор,желая уберечь мать от горя, скрытно унес тело, скрытно похоронил, а может быть,просто бросил в черные воды канала. Просто бросил…

Лючия схватилась за сердце, и граф обернулся на это резкоедвижение, вгляделся в ее помертвелое лицо:

– Господи боже, что с вами, Сашенька? Ох, старый я дурак!Бога ради, простите, не пойму, что на меня нашло. Я вас замучил своими нелепымиподозрениями… ударило вдруг по сердцу, как вы переменились. Будто другойчеловек оказался передо мною, и я подумал: а что, если мятежный дух той,родившейся мертвой, некрещеной девочки вдруг вселился в нежную Сашеньку вминуту опасности – и преобразил ее?..

Лючия глядела на него, чувствуя, как ее глаза открываютсявсе шире и шире.