Тихая и внешне покорная судьбе Мария Яковлевна не без интереса наблюдала за их перешептываниями и перемигиваниями, пока Шешковскому не надоела эта конспирация, и он не начал действовать в открытую. В конце концов, он ведь покрывал ее злодеяния. А она молчала о том поцелуе в Летнем дворце. Странно, но Степану вдруг подумалось, что княгиня его сообщница. Эта мысль делала их соучастниками большого, нет, великого дела. До этого он всегда чувствовал себя одиночкой.

Несколько лет назад, допрашивая дочь Синявского, Феклу, он изнывал от желания освободить девицу, хотя бы в память о ее погибшем отце, но тогда Шешковский точно знал: женщина, проломившая голову другой женщине, не должна находиться на свободе. А теперь перед ним сидела княгиня Грузинская, собственными руками отравившая до смерти Николай Чоглокова, а перед этим хладнокровно испытавшая яд на четырех ни в чем не повинных людях, и он из кожи вон лез, лишь бы вытащить ее из этой истории, да так, чтобы на ней и пятнышка не осталось. Прощаясь с Марией Яковлевной, Шешковский даже вернул ей пузырек с ядом, прося не стесняться и посылать за ним в любой час и по любому, может быть, самому ничтожному поводу.

Несмотря на то, что Шешковский сделал все, чтобы тайна не выплыла наружу, императрица все же что-то проведала и под надуманным предлогом уволила овдовевшую Чоглокову. Теперь место Николая Наумовича занял начальник Степана – Александр Иванович Шувалов, а место Марии Семеновны досталось супруге Шувалова Екатерине Ивановне.

20 СЕНТЯБРЯ ЕКАТЕРИНА Алексеевна наконец-то родила долгожданного наследника. Мальчика крестили и нарекли Павлом[127].

Прошло три дня, и под подушкой у императрицы обнаружили какие-то корни, на которые были намотаны человеческие волосы. Оказавшийся на месте происшествия первым, Александр Иванович Шувалов допросил придворных и арестовал приближенную государыни Анну Домашневу. Вызванный в спешном порядке в Летний дворец, Шешковский допросил Анну Дмитриевну, выяснив, что та действительно воспользовалась колдовством, но не с целью наведения порчи, а исключительно желая добиться большего расположения Елизаветы Петровны. Пока Степан объяснялся с насмерть перепуганной дамой, Говоров арестовал супруга Анны Дмитриевны и всю ее семью.

Ситуация осложнялась уже тем, что, с одной стороны, Анна Домашнева практически росла вместе с государыней, то есть была для нее достаточно близким человеком, а следовательно, по-хорошему, Степан должен был отругать ее за дурость, после чего предложить Елизавете Петровне принять угодное ей решение. Но с другой стороны, в бой вступила Екатерина Ивановна Шувалова, которая Домашневу на дух не переносила, за что та ей отвечала полной взаимностью. А за Екатериной Ивановной понуро следовал ее муж и непосредственный начальник Шешковского. Тут же выяснилось, что именно Екатерина Ивановна распускает слух, будто бы недавний обморок императрицы, произошедший за несколько дней до рождения Павла Петровича, был связан со злыми чарами, которые насылала Анна Дмитриевна.

Под давлением супруги Шувалов потребовал от Шешковского покончить с Домашневой, Степан же не мог вот так просто объявить Анну Дмитриевну виновной. Он не применял к подследственной пыток и разговаривал с ней по-доброму, обещая походатайствовать перед государыней. Но через два дня после ареста семьи Домашневой ее супруг, который, как и Анна Дмитриевна, содержался всего лишь под домашним арестом, перерезал себе бритвой горло. Узнав о произошедшей трагедии, Елизавета Петровна залилась слезами, видно, не хотела она карать подругу детства, но, в конце концов, распорядилась выслать Домашневых, то есть вдову с двумя детьми, старший из которых был гвардейским офицером, а младший камер-пажом императрицы, в Москву.

Екатерина Алексеевна продолжала сидеть в своих комнатах, и, как ни ловчился, Степан не мог нанести ей визита или хотя бы увидеть цесаревну издалека. Сразу же после родов у нее отобрали ребенка, и теперь маленький Павел постоянно находился на половине императрицы, так что несчастная мать не имела возможности даже осведомиться о его здоровье, последнее было бы истолковано превратно. Так как, если цесаревна справляется о здоровье младенца, стало быть, предполагает, что государыня может плохо о нем заботиться.

Императрица же продолжала пышно праздновать рождение наследника престола. Каждый день устраивались балы и маскарады, зажигали праздничную иллюминацию и фейерверки. Понимая, что не сегодня-завтра Екатерину Алексеевну выпустят из ее временного заточения, Шешковский заранее предвкушал неизбежное столкновение с Сергеем Салтыковым. Но на семнадцатый день после рождения Павла бывший камергер Его Императорского Высочества неожиданно был назначен отвезти известие о рождении наследника в Швецию. Едва Екатерина пришла в себя от первого печального известия, императрица пожелала наконец-то выполнить просьбу княжны Гагариной и назначила день ее свадьбы. Несмотря на то, что Гагарина находилась под особым присмотром Тайной канцелярии, Шешковский испытал некоторое огорчение при мысли, что Екатерина Алексеевна вновь потеряла близкого человека. Так что, если не считать княгиню Грузинскую, теперь великую княгиню окружали только новые, еще незнакомые ей люди.

На сороковой день после родов ей впервые позволили взглянуть на сына, после чего унесли младенца прочь. Через два дня после этого события Шешковский наконец-то сумел увидеть цесаревну, так как, согласно правилу, по прошествии шести недель после родов молодая мать традиционно принимала заслуженные поздравления. Для этого случая Екатерину уложили в роскошную постель, застланную розовым, вышитым серебром покрывалом. Подходящие к кровати один за другим придворные ненадолго припадали к протянутой им ручке, после чего произносили несколько слов поздравлений и уходили, уступая место следующим. Среди допущенных к ручке оказался и Шешковский. Но он так и не сумел произнести хотя бы пару слов, едва его серые глаза столкнулись с карими глазами Екатерины, он уже не мог сдерживать слез. Так прекрасна и одновременно с тем так далека была принцесса Фредерика, чей благородный рыцарь совсем недавно покинул ее, повинуясь долгу чести. А дракон, дракон продолжал лежать у ее ног, счастливый уже тем, что его не прогоняли.

Из Летнего дворца двор был переведен в Зимний. В распоряжении Екатерины Алексеевны оказались две комнаты: очень холодная спальня, окна которой выходили с двух сторон на восток и на север, и вторая, крохотная и узенькая, но зато с камином и удобной софой. Валяясь целый день в полном одиночестве, цесаревна изучала «Историю Германии» и «Всеобщую историю» Вольтера, откуда перешла на «Дух законов» Монтескье и «Анналы» Тацита. Ссылаясь на мнимую болезнь, она заставила себя появиться только на торжественном богослужении на Рождество, после чего действительно свалилась с лихорадкой.