Седов якобы недоуменно выпучил на Варю хитрющие глаза.

— Да ты чего, Варюха! Мы животные, что ли?

— Ага, вот как вы заговорили? Да, товарищ сержант, животные мы, животные!

Варя в отчаянии схватилась руками за лицо. Мужчины оторопели. Варя всхлипнула раз, другой и вдруг горько зарыдала.

Танкисты вскочили со своих мест, и одновременно все трое звучно ударились затылками о настил.

— Тьфу, елки зеленые!

— Ё… перный театр!

— Ах ты, шельма!

Варя, глядя, как парни, ругаясь, трут свои стриженые затылки, невольно рассмеялась сквозь слезы, однако прозрачные капельки продолжали печально течь по ее щекам, как капли осеннего дождика по мраморному оконному стеклу.

Шилов решительно шагнул к девушке.

— Варечка, да что с тобой? Что за похоронное настроение?

— Миша, ребята, не могу, не могу…

— Да что ты, Варя?

— Варюха, мы что, кисейные барышни? Говори!

— Хорошо, я скажу, скажу. Завтра вас всех убьют!

Мгновенно в землянке воцарилась тишина. Парни недоуменно вскинули брови.

Наконец, Тимофеев с чувством громко крякнул. Как видно, так он обычно выражал несогласие.

Седов удивленно присвистнул.

— Гайка с резьбы слетела!

— Бросьте, товарищ сержант, свои шуточки. Все очень серьезно. Немцы выманивают наши танковые резервы. Понятно?.. Чего замерли? Сядьте!

— А, я понял!.. Ты поверила россказням гитлеровских ушлепков. Жаль, я Гришу, жабу эсэсовскую, гусеницами не раздавил!

— Нет, товарищ сержант, ошибаетесь! Посмотрите карту, рельеф местности, и вы сами все поймете.

Седов сумрачно посмотрел на Шилова, тот быстро расстелил на ящиках посреди землянки свою командирскую карту. Все склонились над ней. Шилов начал водить остро отточенным острием твердого карандаша по карте, показывая позиции советских и немецких войск.

Вдруг Варя тихо сказала:

— Есть у немцев такое выражение — «длинная рука». У тебя длинная рука, если ты можешь достать противника кулаком, а он тебя нет. Слышали?

Шилов поднял с земляного пола две щепки, отколовшиеся от ящиков, — одну длинную и одну короткую. Повертев в руках, он вдруг направил их концами друг на друга.

— Правильно Варя говорит, вот, смотрите, показываю. Немцы обожают так воевать. Их техника позволяет. А мы вынуждены подбираться под их длинную руку. Видите? Длинная щепка достала мою руку, а короткая другую мою руку — нет.

— Мне страшно, ребята. Какая-то безысходность!

— Смотрите, — сказал Шилов и стал снова водить карандашом по карте, — мы пойдем от Прохоровки на запад, чтобы врезаться наступающему немецкому танковому клину во фланг. Так, стоп, подождите. Что получается?.. Как я раньше не заметил? Огромное поле вовсе не такое огромное. Пойма реки Псел топкая, кругом овраги. Для танков остается неширокая горловина, километра полтора, может быть, даже меньше. Комбат сказал, что у нас под Прохоровкой вместе с только что прибывшими резервами сосредоточено как минимум триста пятьдесят танков. Как же они пойдут здесь в атаку? Какое расстояние будет между ними?

— Хорошо, если тридцать метров, — мрачно сказал Седов. — В общем, парад. Стреляй, немец. Как в тире! Справа — овраги и топи у реки Псел, а слева — высокая железнодорожная насыпь. Она для танков здесь тоже не везде проходима, к тому же немцы ее наверняка заминировали.

— В самом деле, узкая горловина! — громко сказала Варя. — Бутылочное горлышко. Оно упирается в эту возвышенность.

— Эта возвышенность, Варя, — высота двести пятьдесят два. Сегодня, говорят, был ожесточенный бой за нее. Нашим пехотинцам пришлось отойти.

— Да откуда они знают, что мы хотим наступать? — раздраженно сказал Седов.

— Знают, — чуть не плача, сказала Варя. — Говорю же, не только знают, но провоцируют наше наступление! Эсэсовцы Василий с Григорием хохотали и глумились. Забава, мол! У СС — подбитые танки, которые за ночь восстанавливаются, а у Сталина на каждый подбитый немецкий танк гора трупов и куча танкового металлолома. Бросает, мол, танки скопом на тяжелые орудия, не заботясь о последствиях. Мы, говорит, так врежем из засады длинной рукой, мало не покажется.

— Варюха, брось! Плевал я на басни фашистских подстилок. Что конкретно говорили, можешь вспомнить?

— Я же сказала, товарищ сержант! Прохоровское поле идеально подходит для того, чтобы перемолоть наши резервы, соединиться в кулак с другими частями СС и, прорвав фронт, в тылу советских армий по железной дороге выйти к Курску.

Седов еще больше помрачнел. Он машинально вынул самокрутку из трофейного портсигара, затем засунул ее обратно.

— Сосет, сосет у меня под ложечкой, лейтенант. Не к добру! Неужели в наших штабах кто-то на фрицев работает?

— Прохоровка, сержант, крупный железнодорожный узел. В самом деле, хороший трамплин для удара в любом направлении. Хоть снова к Волге, хоть на Баку, хоть от Курска прямиком на Москву.

— Похоже, права Варюха. Судя по всему, лейтенант, завтра будет на самом деле жарко.

— Эх, токари мы, токари!.. Если вдруг детали точим, цех в два счета обесточим, правда ли, насколько ли, токари мы, токари?..

Шилов опустил лицо в ладони. Воцарилось тягостное молчание. Изумленный Тимофеев раскрыл рот, чтобы что-то спросить, но, видя тяжелое настроение присутствующих, не решился.

Варя беззвучно плакала. Тимофеев подал ей красный с желтым бисером сибирский носовой платок, он был искусно вышит вручную. Варя с благодарностью приняла его и утерла крупные слезы, выступившие в уголках покрасневших глаз.

Шилов и Седов сели на колени перед ящиком с картой, словно тибетские монахи перед священным артефактом. Седов, наконец, решился, вынул из трофейного портсигара самокрутку, но вместо того, чтобы закурить, принялся в глубокой задумчивости, что было совершенно нехарактерно для него, рассеянно нюхать крепкий самосад.

Шилов тем временем скрупулезно промерял циркулем каждый миллиметр карты так, как будто разгадка затаилась где-то между этими самыми двумя миллиметрами топографического пространства.

Вдруг Варя подалась грудью вперед, как молодая курочка к своим драгоценным первенцам-цыплятам.

— Вас всех убьют.

— Хватит каркать, Варюха! Прорвемся. Жаль, что ты поздно вспомнила о пьяном скулеже гитлеровских шавок.

— Я — дура, товарищ сержант! Вначале я не поняла толком, что они имели в виду, а когда сегодня утром услышала от комбата о нашем грандиозном контрнаступлении, вдруг вспомнила.

— Лучше поздно, чем никогда. Срочно доложи комбату!