— Он не нравится нам, — напомнила Иварис. — А мы часть этого народа. Та часть, которую нельзя одурманить лживыми речами и в одночасье заставить обо всем забыть.

— В чем именно он солгал? Я помню, вы утверждали, что Вулкард желает сделать Бризар марионеткой Этезии, что он бесстыдно грабит наш народ и развязывает войны лишь для отвода глаз.

— Именно! — подтвердила Иварис.

— «Наш народ», — усмехнулся Неберис. — Сказал непомнящий своих родителей бог наполовину альву и наполовину фавне.

Язар не обратил внимания на его слова, а Иварис посмотрела на брата сердито.

— Но вдруг вы ошибаетесь? Что если он желает благополучия обеим странам? И это появление этезианцев и увеличение боевой мощи Бризара вызвало тревогу Вальфруда?

— Да ведь Бризар первым начал эту войну! — уже злилась его упрямству Иварис.

— Но ведь это правда, что восток Вальфруда когда-то принадлежал Бризару! Наш владения охватывали правую рукоять Скипетра и доходили до самой реки Колос!

— А Вальфруд был маленьким обособленным городом-государством, — согласился Неберис. — И что с того? Прежде не было и Вальфрудского царства, а еще раньше не было и Бризара. Эти земли входили в состав Мусота. Много позже того, как были отобраны у великанов.

— Я живу в Бризаре и, прежде всего, желаю благ своей стране, — гордо заявил Язар.

— А как ты думаешь, для Бризара будет лучше, если его правителем останется Вулкард? Или будет лучше, если его место займу я? — прямо спросил Неберис. Таким холодным и строгим Язар его еще не видел.

— Да ведь я не знаю, каким ты будешь царем.

— Язар, что ты такое говоришь?! — возмутилась Иварис.

— Погоди, сестра, — Неберис упреждающе повернул к ней ладонь. — В самом деле, ведь Язар не может этого знать, — он пристально посмотрел на него. — Я обещаю остановить это бессмысленное кровопролитие. Этого достаточно, чтобы ты принял мою сторону?

От такого вопроса и холода, исходящего от Небериса, Язар почувствовал себя неуютно. Он отвел взгляд.

— Я погорячился. Конечно же, я с вами, и я не думал вас предавать. Только я не мог во всем разобраться. Да и теперь мне не все понятно.

— Тогда спрашивай, — уже мягче обратился к нему Неберис.

— Правду ли Вулкард говорил о Седогоре? И зачем вообще он убил прежнего царя?

— Верно, что они были друзьями. Но верно также, что Седогор был другом каждому жителю своей страны. Их отношения не были особенными. Ответа же на твой второй вопрос я не знаю. Быть может, Вулкард затаил обиду на Этезию. Набирая власть, он желает заполучить расположение родины и показать, как она ошибалась и что потеряла. А может быть, над ним смеялись и в детстве его притесняли мальчишки-бризарцы. А может даже, он лишь инструмент в руках давних недоброжелателей Седогора.

— А его слова о помощи Мусота?

— Это ложь, — без раздумья отмахнулся Неберис. — Кви-Керса не обладает властью за пределами Решительного Меча. Другие племена не стали бы его слушать и не прекратили бы нападения на Мусот.

— Но тогда эта ложь скоро раскроется.

— Человеческая память короткая. Вулкарду важно добиться расположения народа сейчас. Потом всегда можно придумать оправдание. И если народ подчинится, он найдет оправдание сам.

Армия Вальфруда победно шествовала по Бризару. Первоначально она насчитывала двадцать тысяч солдат — столько же, сколько могла предоставить ответом враждующая сторона. Однако с каждым пройденным поселением она разрасталась, как снежный ком. Жители богатого пограничного Ростовщика снабдили воеводу Благомира обозами и сами же вступили в его ряды. Этезианцы отступали в центр страны, к столице. По пути они попадались в расставленные небоизбранными ловушки и погибали в засадах мятежа. Крестьяне предоставляли кров бывшим покровителям, а ночами беспощадно закалывали их во снах.

Но далеко не все бризарцы видели в вооруженном соседе освободителя. Иные вспоминали слова Вулкарда и воочию убеждались в их правдивости. Увалир жаждал их порабощения. И теперь, когда их этезианские защитники нуждались в поддержке самих бризарцев, они их предали, и предали своего царя. Быть может, иной раз действия Вулкарда вызывали и у них возмущения, но был он им царь и занимал свой трон по праву силы. В приверженности закону эти упрямцы сжигали собственные деревни, травили воду в вырытых их дедами колодцах и травили кормивший их скот. Они поднимали руки на отцов и братьев и переносили войну в собственные дома.

Их поведение изумляло Иварис. Получив в очередной раз подобное известие, она только качала головой.

— Какой странный народ, какой невежественный и наивный! Они безоговорочно верят царю, но не верят своим глазам! Вулкард обложил их поборами — они и счастливы помогать царю. Чужеземцы селятся в их домах — они и тех полагают кормить за благо. Но самое для меня удивительное, что чем хуже живет бризарец, чем он беднее, тем преданнее он тирану, тем истовей его любит.

— Оставь бедняков, — отмахнулся Неберис. — У них нет ничего кроме этой слепой любви. Они слишком несчастны, чтобы выдержать правды.

— Быстро же они забыли, как им жилось при Седогоре!

— В моей деревне любили Седогора, — вспомнил Язар. — Но также сильно теперь там любят Вулкарда. Да и сам я до недавних пор не питал к нему зла.

— За что его можно любить? — не унималась Иварис.

— Любят не за что-то, а просто так. Думаю, ты это знаешь, сестра. А послушание сильнее бризарцев, потому что это их инстинкт. Трон всегда доставался сильнейшему магу царства. Седогор не стал исключением и не просьбой сместил своего предшественника. Я помню это время. Лукиора называли мудрецом, а Седогора наглым юнцом, коварством захватившим власть. Шептались, будто Седогор прежде отравил его и уже после вызвал на бой. Правда это или нет, даже я не сумел узнать. Однако Лукиор и мне казался несокрушимым магом.

— Не думаю, что через сорок лет Вулкард превратится в добродушного степенного старца, — поспорила Иварис.

— И я так не думаю, — согласился Неберис. — Потому и пришел сюда.

Вулкард раздал бризарцам оружие и поставил в один ряд с этезианскими солдатами. Для большинства из них минувшего выступления оказалось довольно, чтобы перечеркнуть все его прегрешения. Теперь, как им виделось, он раскрыл свое истинное лицо. Он защищал их руками другого народа и ограничивал в правах, потому что слишком ими дорожил. Вооружая простых людей, царь смиренно просил у них за это прощения. Он вышел к народу и говорил с ним открыто, не прячась за глашатаями и камнем дворцовых стен. Он не стеснялся кланяться матерям за то, что, быть может, навсегда отбирает их сыновей. Возросшие поборы бризарцы видели неизбежной платой безопасности, а жестокость — дисциплиной, которую