тяжким бременем царь добровольно на себя брал. Еще вчера выступавшие против угнетения горожане прониклись его идеями.

Не все приняли его слова чистой монетой, и мятеж в сердцах иных продолжал полыхать. Однако теперь они выступали не против царя и нахлебников-этезианцев, но против своего же народа. Оставшись в меньшинстве, они больше не смели выражаться открыто даже в стенах собственных домов. Между соседями вспыхивали кровавые ссоры. Дети с болью в сердцах доносили на отцов. Изменников вешали прилюдно или украдкой закалывали в переулках. Еще далеко от города стояла армия Вальфруда, но в Бризарион уже пришла война.

Через преданных сторонников Неберис пустил слухи о возобновившихся набегах на Мусот юд-ха. Он преувеличивал настоящую величину армии Вальфруда, однако же, как всякую убедительную ложь, сдабривал ее толикой правды. Так, он рассказывал о народной поддержке войску Благомира. Он не завербовал новых последователей, ибо не мог положиться на тех, кто менял свое мнение, словно было оно облаком, подчиненным дуновению ветра. Но ему удалось внести смуту в умы обывателей и ослабить их веру в царя.

Ежедневно Вулкард вызывал к себе Небериса и советовался с ним. В такие часы Иварис и Язар пребывали в волнительном ожидании. Всякий раз им казалось, что уж сегодня осторожный царь непременно его разоблачит.

Однажды Неберис сообщил, что у самого дворца этезианцами был пойман человек по описанию похожий на Лежи. Мужчина был нетрезв и гневно поносил царя на чужих языках. Он кричал, что остался единственным зрячим в городе слепцов, он призывал людей к цареубийству, за что и был немедленно заколот солдатами.

— Лежи никогда не был мне отцом, — заявил Язар после молчания. — Но тот человек у дворца говорил правильные вещи, и мне жаль, что он не дожил до лучших времен.

Для них самих покидать башню стало слишком опасно. Почти все это время они проводили в библиотеке и в зале практического колдовства. Иварис обучала Язара и сама постигала новое для себя волшебство. Зарывшись в многотрудные фолианты, она подолгу сидела в мягких креслах. На бумажном плоту она следовала реками древних мыслителей и ловила их глубинные мысли чернильным сачком. Но покуда она странствовала, ее плоть согревало пламя Язара. Иногда он зажигал камин мягким желтым огнем Кордрима, иногда целительным белым пламенем Вайшама, а порою и жгучим жаром Ярхота. К помощи других огней он не прибегал, но и они теперь были ему подвластны. Без всякого для себя вреда он загребал огни руками, он слушал их и говорил с ними, вдыхал их и вкушал.

Но не только огни ему починялись. Он научился управлять силами внутренних миров и магией своих отцов рошъяра. Он не знал придуманных людьми названий заклинаний и не следовал установленным правилам, ибо колдовство было ему естественно, как дыхание. Однако же порою, когда он желал сотворить не заурядную молнию, но продемонстрировать по-настоящему могущественное колдовство, магия не отзывалась. Она дребезжала, скованная черными кандалами, но оставалась в плену. В такие минуты Язар отчаянно сдавливал себе запястья, но быстро успокаивался и остывал. В мрачном безмолвии он возвращался в библиотеку и подолгу беседовал с огнем.

— Я мог бы разорвать Вулкарда на части и обратить его армию в пыль, — признался он однажды Иварис.

— Нет, — возразила она. — Ты не сумеешь. Ведь как только ты снимешь оковы, то перестанешь существовать.

— Но я вернусь, и вернусь с прежней врожденной силой.

— Прошу тебя, не думай об этом. Повремени хотя бы до окончания войны. А, кроме того, — она грустно вздохнула. — Я боюсь, что тогда Язар умрет навсегда. Ведь ушла безвозвратно Атаказ, и Нуриис безвозвратно ушла.

— Я не помню своих прежних жизней, но убежден, они в глубине моей души, они со мной. А еще я убежден, что, когда память ко мне вернется, я останусь все так же предан тебе.

Он гладил Иварис по жестким волосам и целовал горячо, как и положено огненному богу, однако в такие минуты ее не согревал и его божественный жар.

— Это слова юноши, а не бога, — печально отвечала она.

И тогда Иварис, древняя по меркам людей, чувствовала себя хрупким деревцем, пытающимся удержать уходящий солнечный день. Даже для нее, дочери лесного духа, однажды обязательно наступит ночь. А солнце взойдет снова и будет ласкать лучами уже новый мир. Думала она и о том, сколько лет Язару, сколько раз он любил, а сколько любили его. Возможно, ему поклонялись и возводили храмы, а может, он был жестоким богом и карал целые народы огненным мечом. Все чаще она склонялась именно к такому горькому заключению. Из Атмару вернулся не тот юноша, не знающий мира за пределами родной деревни, но кто-то другой. Этот новый Язар был гораздо строже, он загорался от любой незримой искры, но также быстро остывал. Он ожесточенно спорил с ней и упрекал ее брата в бездействии. Ему не сиделось в стенах его башни, а Неберису все тяжелее удавалось его удержать.

Если Язар родился еще в век Белого солнца, то выступал против занавъяра и остальных духов. Тогда, в битве за Яраил, в том числе он сражался и с ее отцом. Вновь и вновь Иварис возвращалась к этим сумрачным размышлениям, но неизбежно терялась, пока не разграничила для себя Язара на двух разных существ. Одно являлось богом, о котором она ничего не знала, другое из плоти было с ней прямо сейчас. И уже потому, что бог мог отобрать у нее человека, она относилась к нему враждебно, как к вору и первому врагу. Иногда ей даже казалось, их можно разделить. Об этом она втайне разговаривала с братом.

— Прости, сестра, — отвечал он. — Но это невозможно. Нет грани между Язаром-человеком и Язаром-богом.

— Невозможно или невозможно для тебя? — не сдавалась она.

И она закапывалась в темные гримуары. Она искала подсказки в филактериях личей, в ритуалах сотворения големов и оживления мертвецов. Много незнакомого и пугающего открылось ей. На какие только ухищрения не пускались маги, как отчаянно не противились смерти и не продлевали свой век. Но никто из них не пытался разделить души на части, и нужного знания в этих стенах Иварис не нашла.

— Я найду ответ в Гранитной библиотеке, — упрямилась она. — А если потребуется, буду искать его даже в других мирах.

Так в бессмысленных поисках прошли для нее последние дни перед сражением. Ею завладела одержимость. Она не спала и не ела, боясь упустить даже минуты. В безграничном упрямстве она продолжала искать то, что уже понимала, не сумеет найти. Но она не могла сдаться.