полностью содрав с него штаны. Державший его гоблин оказался за цепью, сородичи бросили его на произвол судьбы и снова взялись за Малка.

Гальва запустила сапогом в молровянина, выхватила меч и ринулась к цепи, но другие, еще более крепкие гревичане остановили ее, отобрали меч и удерживали до тех пор, пока не стало поздно что-то делать. К их чести, меч они Гальве вернули. К ее чести, она не порубила их этим мечом, только выругалась по-спантийски. Они ответили тем же по-молровски, а потом со смехом отправились разрывать на куски несчастного гоблина.

То, что люди сделали с гоблином, было ничем не лучше того, как кусачие расправились с Малком. На самом деле даже хуже. Малк для них был вкусной пищей. А гоблин для людей – не больше чем кусок дерьма.

Я поднял с земли Норригаль, голова у нее была в крови. Йорбез увела Гальву, которая зачехлила бесполезный теперь меч и прошептала восхваление Костлявой. Она улыбалась, и это поначалу разозлило меня, пока я не вспомнил, что она верила по-настоящему. Она верила, что жизнь – это своего рода девственность, которую нужно защищать до дня свадьбы, а затем с радостью отдать. Наш друг Малк теперь был женат, и они с Далгатой отпразднуют эту свадьбу наедине, весело и приятно, как подобает жениху и невесте. Или, если правы гальты, его увела за собой свирель Самнайра, Повелителя сумерек, чтобы он мог бегать по Холодному лесу таким же свободным от добра и зла, как любой олень.

Или же он просто умер.

Для меня он умер.

Я оглянулся на место недавней борьбы, теперь быстро пустевшее. Если вы не видели больших драк, то не догадываетесь, сколько после них остается мусора. Две девушки с одним факелом на двоих отыскивали на земле проблески серебра или меди, а также подбирали другие вещи, оброненные кем-то или содранные с кого-то. Один парень, забрызганный гоблинской кровью, вытянул змею своего ремня из перепаханной земли и обмотал им грязные штаны. Спасенный здоровяк направился в таверну с другими молровянами, годившимися ему в дядья, которые трепали ему волосы и смеялись над тем, как он обмочился от страха.

Я ненавидел Гревицу и гоблинов еще больше, но сильнее всего – ту беспечность, с которой мы умираем на войне и по случайности. Хотелось бы мне сообщить матери Малка, что он геройски погиб, спасая инфанту Гальвы, но нет. Малк На Браннайк принял смерть тридцать третьего жатвеня 1233 года после Тряса в дурацкой кровавой забаве в грязном молровском переулке. И никто, кроме нас, не оплакивал его, потому что смерть гоблина куда привлекательней жизни чужака. Самодовольная Гревица, отвратительная при всех своих кружевах и янтаре. Глупый, упрямый, милый Малк. У него за спиной было тридцать лет, и еще тридцать он мог бы купить по бросовой цене – просто перейдя на другую сторону улицы.

Насколько я знал, его мать еще была жива. Она родила Малка в четырнадцать лет. Если я когда-нибудь вернусь в Плата-Глуррис, то обязательно проведаю ее. Зная, чем закончилась эта история, стану ли я ей рассказывать, что повстречал его? Нет. Он погиб вместе с потонувшей «Суепкой Бурьей», о которой я слышал, но сам не видел, – вот что я скажу. Для нее будет лучше считать, что ее мальчик утонул, а не стал пищей для гоблинов спустя семь лет после войны. Поганая, богопротивная смерть, как ни крути.

Только вернувшись на постоялый двор, я понял, что держу в руках сапог Малка.

Так и не вспомнил, когда я его подобрал.

На следующий день мы покинули Гревицу.

48

Соляные горы

Мы сплавились на парусном плоту из Гревицы в Растиву, и хорошо, что Гальва обзавелась толстым кошелем после продажи гоблинского корабля. Нам пришлось нанять большую лодку, чтобы перевезти ослов. Зато мы сберегли уйму времени, а у нас с Гальвой были причины поторопиться. Всего за два дня и одну ночь мы добрались до столицы Молровы, расположенной в месте впадения Хребтовой реки в Ганнское море.

Растива. Мы причалили к берегу тридцать шестого жатвеня, в последний день месяца. Назавтра мне полагалось быть в Храве, но, судя по тону той фальшивой девушки из Дома Вешателя, это был скорее ориентир, чем приказ. При удачном раскладе Берущие пока еще не должны начать охоту на меня.

Как и всякая столица, Растива не была похожа ни на один другой город, но тому, кто привык к городской жизни, она показалась бы более знакомой, чем маленькая деревушка на родине. Растивская знать избрала своим цветом синий, и все дома на холмах были окрашены в различные его тона. Ни в коем случае не темные, а чаще всего выцветшие до приятного оттенка яиц малиновки.

Небо затянули грифельно-серые облака, а самые высокие дома сверкали бледно-голубым цветом, и я подумал, что город как будто перевернут вверх тормашками. Под тремя холмами Растивы утонченность людей постепенно снижалась, и малый город раздражал шумом и красками.

В Нижней Растиве мы встречали карточных мошенников и проституток, злобных клоунов и медвежьих поводырей. Нам показали двух внебрачных сыновей короля, которых, судя по слухам, всего было больше сотни. Правда, выглядели они явно старше своего предполагаемого отца, и, хотя любые разговоры о сверхъестественной магии, предохраняющей его от старения, карались смертью, нам дали четыре разных объяснения этой загадки. Утро мы потратили на то, чтобы пополнить запасы, а также починить снаряжение и обновить одежду. Вечером Йорбез привела с собой мальчика для удовольствий и выставила Гальву из комнаты, так что мы втроем уселись за игру в кости, стараясь не обращать внимания на доносившиеся из-за стены звуки.

Рано утром по пути в туалет я увидел, как блудник смывал с лица грим во дворе у колодца. Он был чуть моложе меня. Парень повернул голову в мою сторону, и я даже без горящих свечей разглядел на его щеке тату розы. Бедный сукин сын когда-то возомнил себя вором, а теперь Гильдия послала его на панель. Когда я возвращался назад, он занялся подмышками. Я бросил ему медяк, и он поймал монету на лету, так и не решившись встретиться со мной взглядом.

Мы уехали в тот же день, первого винокурня, и направились к небольшой цепи гор, называемых Соляными. Это были последние настоящие горы перед Невольничьими. Между ними узкой лентой тянется королевство Аустрим, с густыми сосновыми лесами и золотом стойкой к непогоде пшеницы, которая кормила Молрову и Средиморье, когда там случался неурожай. Сейчас Аустрим, разумеется, наводнили великаны. С приходом второго месяца осени похолодало, и