Так или иначе, рассказывать все это толстозадой тетке в мятых шортах было совершенно ни к чему. Для этих целей скорее годилась психотерапевт, к которой Борис устроил Риту месяцев восемь назад, когда ее приступы апатии и ничем не объяснимой тоски стали накатывать на нее слишком часто. Как же, модная фишка, каждый уважающий себя олигарх записывает свою мучающуюся беспочвенным сплином жену на сеансы к какому-нибудь именитому мозгоправу. В Ритином случае им оказалась женщина с мягкими щеками и голосом тихим и приторно-ласковым, как у воспитательницы в детском саду. Дважды в неделю Рита честно приходила в ее кабинет, утопала в кресле, таком мягком, что коленки ее торчали выше ушей, и с тоской смотрела на свою мучительницу, которая, по идее, должна была сделать ее жизнь насыщеннее и ярче. Вместо этого она своим омерзительным голосом доброй феи из мультика задавала Рите идиотские вопросы, заставляя по сотому разу пересказывать, как ушел из семьи отец, как отреагировала на это мать, что думала по этому поводу сама маленькая Рита. Господи, какая чушь! От этих гребаных сеансов Ритина тоска становилась еще удушливее. Большей частью оттого, что она отлично знала – все это совершенно бесполезно, ее хандра лопнет сама собой в один прекрасный день, когда мобильник неожиданно зазвонит засекреченным неопределяющимся номером. В последний раз это случилось неделю назад.

Американка поднесла к носу потертый театральный бинокль, вглядываясь в маршировавших внизу военных в темно-синих брюках и белых рубашках, прижимавших к груди черные, маслянисто поблескивающие на солнце автоматы.

– Это военно-морской флот, – сообщила Рите она. – Как красиво. А сейчас… да-да, сейчас покажется Иностранный легион.

– Дайте сюда бинокль, – вдруг быстро сказала Рита и почти вырвала его из рук опешившей старушки.

Она приблизила к глазам бинокль, еще теплый от соприкосновения с чужим лицом, брезгливо поморщилась, но все-таки заглянула в окуляры. Вот они! Шеренги мужчин в ослепительно-белой форме. С красно-зелеными погонами на плечах. В белых высоких фуражках с твердыми короткими козырьками, отбрасывающими косую тень на их лица. Такие разные лица – белые, черные, желтые, круглые и узкие, с широко расставленными и близко посаженными глазами. А вот спины у всех прямые, мускулистые, натруженные – подгоняются под формат за столько лет упорных тренировок и боев. Интересно, узнает ли она Марата в этой чеканящей шаг, облаченной в одинаковое обмундирование массе? Издалека, с балкона гостиницы, под неумолкающую трескотню ее случайной соседки?

Она напрягла зрение так, что заболели глаза. Взгляд ее скользил сквозь окуляры бинокля по лицам, твердым, смотрящим вверх подбородкам, по скрытым тенью козырьков глазам.

Рита почувствовала его присутствие раньше, чем смогла разглядеть. Между лопаток как будто обожгло. Когда-то в детстве придурок Аниська сунул ей за шиворот печеную картофелину, прямо из костра. Идиот! Как же она отколотила его тогда… И вот теперь ощущала то же самое, как будто густым глубинным жаром ошпарило спину. Сердце подскочило и едва не выпрыгнуло из грудной клетки прямо в горло. Ладони вспотели, и во рту вмиг пересохло.

Вот он! Рита, едва дыша от стиснувшей грудь привычной боли, скользила взглядом по твердой линии его скул, по темному от загара лицу. Она не видела его два года. Вот этого шрама над бровью раньше не было. Где он его получил? Ни за что не расскажет! Острые скулы, прозрачные глаза, умеющие менять цвет от светло-серого, льдистого оттенка до глубокой синевы июльского неба. Выгоревшие брови, по которым она так любит проводить пальцем, – у Марата в этот момент перехватывает дыхание, и взгляд становится мучительно-нежным. Как он изменился за эти годы. В нем ни за что не узнать того худого, длиннорукого, настороженного подростка, в которого она так отчаянно когда-то влюбилась. Он давно стал мужчиной, крепким и сильным, мужественно красивым, при встрече с которым все тетки, должно быть, сворачивают шеи. И только для нее, для Риты, он все тот же встрепанный, растерянный, отчаянный мальчишка.

Рита не сводила глаз с маршировавшей колонны, пока она не скрылась из виду. Следом за ними двигались еще какие-то подразделения – в густом нагретом солнцем воздухе замелькали темно-красные береты. Но Рита уже отвела от лица бинокль, вручила его американке со словами:

– Спасибо большое. Извините, – и поднялась на ноги.

– Куда же вы? – всполошилась старуха. – Парад еще не окончен. Я слышала, в завершение будет выступать авиация, шесть самолетов пролетят над городом, и следы за ними будут тянуться в цветах французского флага.

Рита лишь отрицательно качнула головой:

– Простите, у меня разболелась голова. Мне лучше пойти прилечь в своем номере.

– Ох, это все от солнца, – убежденно заявила американка. – Нельзя столько времени проводить летом без головного убора. Вот посмотрите!

Она сдернула с головы панаму и, кажется, всерьез вознамерилась продемонстрировать Рите ее неоспоримые достоинства, однако та уже спешила прочь с балкона. Увольнительная Марата должна была начаться еще только через два часа. У нее было время, чтобы сделать кое-какие дела. Расположившись в прохладном лобби отеля, Рита достала из сумки мобильный телефон и набрала номер.

– Привет, сынок! – ласково сказала она в трубку, когда гудки прервались и ей ответил веселый мальчишеский голос.

– Мам, – протянул мальчик, – я решил, кем стану, когда вырасту.

– И кем же?

– Динозавром! – воодушевленно выпалил сын.

– Отличная идея, Марат, мне нравится, – улыбнулась Рита в трубку.

– А Лина говорит, что у меня не получится, – раздраженно буркнул малыш.

Линой звали няню мальчика.

И Рита представила себе, как между его лохматых темных бровей образуется сердитая складка. В груди что-то дернулось, и Рита мягко улыбнулась, крепче прижимая трубку к уху:

– Ну откуда ей знать? Она ведь не динозавр.

Перед глазами возникло задумчивое лицо ее мальчика. Темно-янтарные глаза, нахмуренные ровные брови. Он сосредоточенно сопел в трубку, обдумывая ответ матери. Марат… Ее личное, отвоеванное у судьбы счастье с вечно исцарапанными коленками и пахнущей ванильным печеньем загорелой шейкой. Ей казалось невозможным, что от одной мысли о сыне, от одного звука его голоса она испытывает такую щемящую, выворачивающую душу нежность.

– Откуда ей знать, она же не динозавр, – улыбаясь, сказала Рита в трубку.

– Значит, у меня получится? – воодушевился Марат.

– Давай я приеду, и мы вместе попробуем, – пообещала Рита.

– А когда ты приедешь? – тут же ревниво уточнил мальчик.

– Через неделю. Ты же знаешь.

– А раньше?

– Не могу, – с усилием выговорила она.

Когда-то она дала себе слово никогда не врать сыну и старалась по возможности придерживаться этого правила. К несчастью, это не всегда оказывалось возможным.