– Думаю, я должен кое-что объяснить, – сказал он. – Я являюсь единственным ребенком, мы с отцом были очень близки, но я больше похож на мать. Отца, увы, уже нет. Я страшно по нему скучаю, как и мама. Она никогда не уедет из Гленкаррика. Наверное, отчасти поэтому дом столько для нас значит – там был отец. Там он и есть. Как бы то ни было, моя мать – исключительный человек. Она выросла в Эдинбурге, но переехала в горы, где познакомилась с отцом. Они полюбили друг друга с первого взгляда. – Он помолчал, улыбнулся и продолжил: – Думаю, отец сразу понял, что она не такая, как все. Ему было все равно. Он принял ее такой, какая она есть. Хотя в его семье некоторые считали ее немного… странной. Но она вскоре освоилась в Гленкаррике, и местные ее обожали. Им легче было принять ее… необычные таланты.

Он отпил еще вина.

– Дело в том, что моя мать – медиум. Она этого не скрывает, не извиняется и ничего не объясняет. Она просто наделена способностью общаться с духами, которые перешли в иной мир, как она это называет. Меня это никогда не пугало, даже когда я был маленьким. Я рос среди странных сеансов и незнакомцев, которые вдруг появлялись на пороге и просили, чтобы мать помогла им связаться с ушедшими близкими. Она никого не прогоняла. Когда я был малышом, лет восемь-девять, наверное, мама увидела кое-что и во мне. У меня был дар. Сперва она заметила, что я говорил о мальчике, который приходил ко мне каждую ночь. Отец списывал это на сны или на воображаемых друзей. Не думаю, что ему так уж хотелось признавать, что в семье появился еще один «особенный». Но мама тут же поняла, что мой гость был духом. Призраком, если хочешь. Он стал первым из многих. После я часто встречал в темное время самых разных людей. Большей частью они жили в Гленкаррике. Иногда я помогал матери связываться с чьими-то друзьями и родными. Как я сказал, меня это никогда не пугало. Мы просто так жили.

Он замолчал, когда появился мсье Анри с дымящимися тарелками cassoulet.

– Мадам, прошу вас. Надеюсь, вам понравится.

– Пахнет чудесно, – сказала я.

– Лейтенант Кармишель, bon appétit.

– Благодарю вас, Альбер.

Когда он отошел от стола, мы оба с изумлением уставились на еду. После недель на пайке и мерзкой снеди из столовой еда, стоявшая перед нами, была действительно великолепна. Я чувствовала запах майорана и розмарина, чеснока и сладкого лука среди томатов, бобов и щедрых кусков кролика и колбас. Никогда еще я не предвкушала, как примусь за еду, с таким наслаждением. Но мне очень хотелось, чтобы Арчи продолжал. Я не хотела, чтобы этот порыв искренности ушел в никуда.

– Продолжай, – попросила я. – Ты рассказывал про свою маму. Про себя. Пожалуйста, не останавливайся.

– Знаешь, я никому и никогда об этом не рассказывал. Ни единой душе. Никому. Но хотел поведать тебе. Хотел, чтобы ты поняла. Хотел, чтобы ты увидела, – он запнулся, – что я понимаю тебя.

В это мгновение, казалось, весь зал, кроме нас, перестал существовать. Я больше не осознавала ничего, кроме совершенно удивительного мужчины, сидевшего напротив. И подлинного смысла его слов. Он знал меня. Он знал, кто я! Мне не нужно было скрываться или притворяться. Пытаться объяснить или найти оправдание. Его способность видеть то, чего не видели другие, устанавливать связь с иным миром означала, что я перед ним полностью открыта. Я не была сестрой Элиз или Бесс. То есть я была ими, но не только. Я была всем, чем когда-либо становилась. Элизабет Энн Хоксмит. Родившаяся, когда мир был куда моложе. Ставшая из простой знахарки бессмертной. Раз и навсегда, к добру или к худу, ведьмой. Сердце мое запело от радости. Я не смогла удержаться, слезы потекли и закапали с подбородка. Слезы чистого счастья!

– Осторожнее. – Арчи протянул платок. – Альбер обидится, если ты начнешь досаливать его и без того совершенное cassoulet.

– Ты не… не презираешь меня?

– Презираю тебя! – он покачал головой и потянулся через стол, чтобы взять меня за руку. – Любовь моя, дорогая моя, милая Бесс. Я тебя обожаю. Мое сердце принадлежит тебе, полностью и целиком. Навсегда.

Я позволила ему стиснуть мою руку. Арчи улыбнулся.

– Ладно, – сказал он, – давай поедим.

Мы только принялись за божественную еду, когда я заметила, что внимание Арчи привлек кто-то, вошедший в кафе. Его лицо помрачнело, я обернулась и увидела в дверях лейтенанта Мейдстоуна в сопровождении двух офицеров. Он приметил нас и с улыбкой подошел к нашему столу.

– Кармайкл, ах ты темная лошадка, – он хлопнул Арчи по спине и улыбнулся. – Так-так, сестра Хоксмит, припоминаю. Как приятно вас снова видеть.

– Лейтенант Мейдстоун, надеюсь, у вас все хорошо.

– Тип-топ, дорогая. Тип-топ. Слушайте, а это неплохо выглядит. Я слышал об этом месте, но сам здесь впервые. Думаю, закажу миску того же.

– Редж, старина! – окликнул его один из парней, стоявший у бара. – Не держись за кошелек, иди сюда и заплати за выпивку.

Лейтенант Мейдстоун улыбнулся и слегка поклонился.

– Развлекайтесь, детки, – выдал он, прежде чем повернуться и направиться к бару, пробираясь между столов.

Арчи, казалось, необъяснимо встревожило появление приятеля.

– Как далеко нужно уехать, чтобы уединиться на этой несчастной войне? – недоуменно произнес он.

– Мужчина такой веселый, – сказала я. – Наверное, там, в землянках, легко становятся друзьями.

Я поддела на вилку бобы.

– Лейтенант Мейдстоун мне не друг, – тихо ответил Арчи.

Я удивилась. Бросила взгляд через плечо. Лейтенант оживленно беседовал с мсье Анри, который, казалось, вполне рад разговору. Но в Мейдстоуне и правда было что-то подавляющее. Я вспомнила, как он и капитан Тремейн таращились на меня в землянке. Вспомнила, как не по себе мне было. Я посчитала, что это из-за капитана, но Арчи явно видел что-то в лейтенанте Мейдстоуне. Я перестала есть и начала сосредотачиваться на нем, чтобы настроить чутье ведьмы, но Арчи заставил меня переключить внимание на него.

– Я не хочу тебя торопить, – произнес он с явно переменившимся настроением, – но мы можем доесть и уйти? Я нашел место, где мы можем побыть вдвоем. Наедине.

– Да, конечно, – согласилась я. – Мне бы этого хотелось. Очень хотелось…

Мы молча доели ужин в странном напряжении, предвкушая грядущую ночь.

7

Арчи подозвал мсье Анри, и после того, как они долго заговорщицки шептались, нас выпустили через кухню и черный ход. Во дворике позади кафе осанистый ресторатор откинул парусину и явил миру блестящий мотоцикл. Анри протянул нам ключи и с удовольствием расписал его качества. Арчи пристегнул мою сумку сзади и помог мне забраться на пассажирское место. От трех решительных толчков мотоцикл, взревев, ожил. Я вцепилась в Арчи, прижавшись к его сильной теплой спине. Мы выехали из Жиронды и повернули по проселку на юг; я никогда не чувствовала себя счастливее. Я не знала, куда мы едем и сколько времени займет дорога. Я полностью доверяла Арчи. Мы были вместе, мы сбежали от войны, впереди у нас было бесценное время, и пока мы могли думать лишь о себе. Больше ничто не имело значения. Мы ехали по дороге, становившейся все уже, по темной сельской местности. Должно быть, где-то полчаса спустя Арчи свернул на ухабистую тропу. Мы проехали ферму, с грохотом промчавшись по мощеному двору. Страдавший артритом пес поднял тревогу, но дверь дома не открылась. Мы объезжали рытвины и ямы на тропе, делавшейся все более ухабистой, пока не добрались до крохотного домика, окруженного небольшой березовой рощицей. То было одноэтажное каменное жилище с крутой крышей и толстой трубой, из которой в тихий ночной воздух поднимался призрачный дымок. Арчи остановил мотоцикл и выключил двигатель. Тишина вокруг стояла великолепная, ее не нарушало ничего, только временами ухала сова или тявкала где-то лиса. Арчи взял сумку и пошел к низкой деревянной двери, которая оказалась не заперта. Я шагнула через порог и вдохнула древесный дым и запах срезанных цветов. Арчи снял с каминной полки масляную лампу и поднес к фитилю спичку. Комната словно собралась в мерцающем свете. Несколько часов назад здесь развели огонь, он ярко и жарко горел в очаге. На выскобленном сосновом столе посреди комнаты гордо стояла ваза роз и коробка с бакалеей. К столу были придвинуты два деревянных стула, у огня имелось кресло-качалка и выцветшее кожаное кресло. В дальнем углу стоял умывальник с тазом и кувшином. На стене висело зеркало. Рядом с ними расположилась железная кровать с толстой перьевой периной и лоскутным покрывалом.