Они остаются на сердце глубокими уродливыми шрамами… – и она закрыла руками лицо. Оннед видел, как из-под ее пальцев побежали слезы и капли крови.

– Нимфы… Нимфы прекрасны во всем. Вы даже плачете красиво… – он протянул ей белоснежную салфетку и сел в кресло напротив, откинувшись на спинку и положив ногу на ногу. В руке он по-прежнему держал ее перчатку.

– И что же Вы скажете мне? Как мне жить с этим? – тихо спросила Индиль, не поднимая на него глаза.

– Все, что происходит с Вами, Миледи, Вы выбрали для себя сами, и нет в том ни моей вины, ни моего участия. Зная свою природу, Вы дали волю чувствам. Я не могу ничего менять. Да и не имею такого желания…

Она отняла руки от лица и продолжительно посмотрела на него. Его лицо было безучастно, и лишь в глазах его она прочла пренебрежение ее чувствами и жестокую холодную усмешку. Она выпрямилась и, подняв голову, спросила:

– Что же мой сын?

– Вы можете видеть его, но без моего участия и не на моей земле. И в случае, если он предпочтет встречу с Вами, обратный путь ему будет заказан, – он встал, протянул ей перчатку и уже собирался выйти из шатра, как вдруг черные, тонкие тени поползли вверх по стенам, оплетая их, будто дикий виноград. В шатре стало темно, несмотря на то, что лампады продолжали гореть.

Оннед обернулся. Перед ним стояла Тиир-Таарэ – высокая, одного с ним роста, или даже чуть выше, бледная, с яркими кровавыми губами и алыми, словно морозный закат, волосами. Подол ее платья развевался, хотя ветра не было, и ногами она не касалась пола.

От неожиданности он отступил назад, а она, не моргая, смотрела на него из-под длинных роскошных ресниц огромными стеклянными глазами изумрудного цвета с узкими кошачьими зрачками. В ее глазах застыли слезы, а белоснежная кожа лица была испачкана кровью. Оннед смотрел на нее в оцепенении и не мог отвести взгляд, насколько прекрасно и ужасающе было это лицо.

– Никогда я не видела таких холодных глаз, как у тебя, Король, – тихо произнесла она. – Твои глаза – ледяное зеркало, за которым ты прячешь свою душу. Я смотрю в твои глаза и вижу там свое отражение, но не тебя. Что ты сделал с собой, Оннед? Стук твоего сердца почти не слышен. Неужели ты так стар, что пережил свои собственные чувства? Или страх овладел тобой настолько, что ты возвел стену, чтобы оградить себя от всего мира? Впрочем, я знаю, чего ты боишься, Оннед-Гаиллар – великий воин, великий правитель, великий король! Я вижу твой страх. Ты боишься собственных чувств. Ты боишься снова ранить свою душу, но тебе необходимо переживать эту боль снова и снова. Поэтому ты причиняешь боль другим и смотришь, как они мучаются.

Оннед не ответил. Он не мог оторвать от нее глаз и не мог вымолвить ни слова.

– Я думала, он жесток, а жестоки Вы, – почти шепотом произнесла она у самого его лица. – Он одел меня в броню, а Вы сорвали ее с меня вместе с кожей и вырвали мою душу, а теперь топчите ее, чувствуя мою беззащитность.

И она отпустила его взглядом. Он зажмурился и потер глаза и брови рукой, а затем с силой провел ладонью по лицу, пытаясь прогнать видения. Вокруг было все как прежде: Индиль сидела в плетеном кресле, на самом его краю, сложив руки на коленях и опустив глаза, а сам он стоял у входа в шатер и держал в руке ее перчатку. «Ведьма», – мысленно произнес он и, снова протянув ей перчатку, сказал:

– Не смею Вас больше задерживать.

И с этими словами он вышел.

Послевкусие. Эпизод пятый

Тиир вернулась в свой шатер, сбросила накидку и расстегнула высокий кружевной воротник, душивший ее все это время. Она вернулась от Эльфийского Короля подавленная и раздраженная той слабостью, которую она позволила себе. Теперь она понимала, что была наивна и глупа, рассчитывая на его благородство и благосклонность к ней. Но что давало ей право рассчитывать на теплый прием? Не желая принимать существовавшую реальность, она уже давно создала свой собственный мир и поверила в него, но Оннед об этом мире ничего не знал.

Давно взошло солнце, и демоны теперь несли большие потери, не только от разящих их стрел, копий и мечей, но и обжигаемые и ослепляемые солнцем. Да, все было задумано вовсе не так и, скорее всего, следовало прекратить эту бойню и отозвать свое войско, но происходившее будто и не касалось ее вовсе. Скорее, она теперь презирала и тех, и других, и ей дела не было до того, чем окончится битва, и много ли жизней унесет она с собой.

Сын. Она думала теперь о нем. Она с трудом могла вспомнить его, совсем маленького. Впрочем, она видела его лишь однажды, сразу после его рождения, незадолго до того, как… он пропал. Так она считала все эти годы. Потом появилась Илис, и боль ее утихла, и она даже забыла сына… Но как это было возможно? Столько лет она даже не вспоминала о его существовании, о его рождении, словно кто-то стер эти дни из ее памяти… И вот, Махталеон сам вернул ей ее мальчика… и своего убийцу. Предсказание сбылось, проклятие, лежавшее на роду Махталеона, то, чего он боялся, то, от чего пытался оградить себя и ее, воплотилось в реальность. Она чувствовала себя виноватой, обманутой, покинутой и бесконечно одинокой в своем горе. Она проклинала Махталеона за его ложь, и за ту правду, которую он теперь мог бы не открывать ей, она злилась на него за то, что он отказался бороться за свою жизнь и позволил себе умереть лишь из своего суеверия. Ведь он мог легко покончить с этим мальчиком, и Тьма вдохнула бы в него новую жизнь, и он снова был бы с ней, с Тиир!.. Но он не стал бороться. Он бросил ее. Именно бросил, оставил одну, снова одну, но теперь навсегда, без права вернуться к ней, без возможности прижать ее к своей груди и больше не отпускать никогда… никогда… никогда больше этого не случится.

Она опустила лицо и с силой сжала