никогда не придавало союзу с Россией практической важности; оно оказалось втянуто в переговоры без всякого своего желания, подталкиваемое настроениями в парламенте и в стране. Министры испытали облегчение, когда эти переговоры сорвались, радуясь и возможности сказать своим критикам «Мы же вам говорили», и избавлению от неловкой ситуации. Рядовые депутаты-консерваторы шли дальше. Многие из них одобрительно воспринимали Гитлера как борца с большевизмом; теперь же он стал в их глазах предателем дела западной цивилизации. В тот же момент, когда консерваторы ополчились против Гитлера, лейбористы с почти таким же ожесточением ополчились против Сталина; они решили показать, что уж они-то искренни в своем антифашизме, даже если это означало поддержать Чемберлена. По всем рациональным расчетам Германо-советский пакт должен был обескуражить британский народ. Но Ллойд Джордж был практически единственным, кто произвел такие расчеты. Во всех остальных Пакт пробудил решимость, какой британцы не демонстрировали уже два десятилетия. 22 августа кабинет министров к восторгу всего общества принял решение не отступать от своих обязательств перед Польшей.

Как эти обязательства могут быть выполнены, не обсуждалось; на самом деле выполнить их не было никакой возможности. К военным экспертам даже не обращались, разве что для обсуждения вопроса о противовоздушной обороне Лондона. Британское правительство все еще мыслило категориями политики, а не активных действий. Его политика не поменялась: с одной стороны, недвусмысленные предупреждения Гитлеру, что, если он нападет на Польшу, ему грозит общеевропейская война; с другой – столь же настойчивые заверения, что если он будет действовать миром, то может рассчитывать на уступки. Британцы твердо определились с этой стратегией. Поэтому они не обсуждали с французами практическую возможность ведения войны и не спрашивали у поляков, на какие уступки те могут пойти. Более того, они были полны решимости пойти на уступки даже через голову поляков, если Гитлер будет вести себя разумно. Британское правительство по-прежнему соглашалось с Гитлером по вопросу Данцига. Но даже в тот момент вопрос о Данциге оставался официально не поднятым. Гитлер ждал предложений, чтобы потребовать больше; британцы ждали требований, чтобы поторговаться. Кто бы ни сделал первый шаг, тот бы и проиграл; поэтому никто его и не делал. Британское правительство нашло срединный путь: предостеречь Гитлера от войны и одновременно намекнуть на преимущества, которые даст ему мир. Первоначально они хотели послать специального эмиссара – на этот раз не Чемберлена, а, возможно, генерала Айронсайда. Но после заключения Германо-советского пакта события развивались так быстро, что это оказалось невозможным. Послание поручили доставить послу Невилу Гендерсону, который 23 августа вылетел в Берхтесгаден.

Это был неудачный выбор. Гендерсон, несомненно, старался говорить твердо, но душа у него к этому не лежала. С последовательностью, достойной лучшего применения, он по-прежнему считал, что поляки не правы. Он хотел, чтобы их заставили уступить, как годом ранее заставили уступить чехов. За несколько дней до этого он писал своему другу из министерства иностранных дел: «История рассудит, что главной причиной войны стала пресса… Что касается требований по Данцигу и Польскому коридору, то из всех немцев, хочешь верь, хочешь нет, Гитлер – самый умеренный… В прошлом году мы не могли припугнуть Бенеша, пока не оказались на грани войны. Так и сейчас мы не можем припугнуть Бека»{30}. И уж точно он не мог припугнуть Гитлера. Хотя он добросовестно передал британское послание, он заодно продемонстрировал британскую готовность пойти на мировую. Он совершенно правдиво сказал Гитлеру: «Доказательством дружбы Чемберлена является тот факт, что он отказался ввести Черчилля в кабинет министров», а потом заявил, что враждебное отношение к Гитлеру в Великобритании – дело рук евреев и врагов нацистов, что в точности соответствовало мнению самого Гитлера{31}. Столкнувшись с таким нерешительным противником, Гитлер куражился и бушевал. Когда Гендерсон вышел за дверь, Гитлер хлопнул себя по ляжке и сказал: «Чемберлен не переживет этого разговора; его кабинет падет сегодня же вечером»{32}. Гендерсон повел себя точно так, как хотел Гитлер. Сразу же по возвращении в Берлин он написал Галифаксу: «Я с самого начала считал, что поляки ведут себя в высшей степени глупо и безрассудно». И далее: «Лично я больше не вижу никакой надежды избежать войны, если только польский посол не получит инструкций сегодня или самое позднее завтра просить личной аудиенции у Гитлера»{33}.

Однако события, развернувшиеся в Англии, не оправдали ожиданий Гитлера. Скорее наоборот. На заседании 24 августа парламент единодушно одобрил то, что депутаты сочли твердой позицией правительства. Гитлера начали одолевать сомнения: видимо, чтобы добиться от Британии уступок, на которые он по-прежнему рассчитывал, нужно было что-то еще. 24 августа Гитлер вылетел в Берлин. По его указанию Геринг вызвал к себе шведа Далеруса и отправил того в Лондон с неофициальной просьбой о британском посредничестве. Это была хитрая западня: если бы британцы отказались, Гитлер мог сделать вид, что он им ничего не предлагал; если бы они уступили, то были бы принуждены оказать давление на Польшу. Тем же вечером Гитлер провел совещание с Герингом, Риббентропом и верхушкой вермахта. Продолжать ли реализацию плана нападения на Польшу, которое должно было начаться уже через 36 часов? Гитлер заявил, что предпримет еще одну попытку вбить клин между западными державами и их польскими союзниками. Эта попытка приняла форму «последнего предложения», переданного Гендерсону вскоре после полудня 25 августа. Германия, заявил Гитлер, намерена «устранить эти македонские условия на [своей] восточной границе»[60]. Проблема Данцига и Польского коридора должна быть решена, хотя он так и не сказал, как именно. И когда она будет решена, Германия обратится к Англии со «всеобъемлющим предложением»: она гарантирует безопасность Британской империи, согласится на разумное ограничение вооружений и еще раз подтвердит, что западная граница рейха – окончательная{34}. Гендерсон, как обычно, был впечатлен. Гитлер, по его словам, «говорил со всей серьезностью и прямотой»{35}. Позднее это предложение Гитлера списывали со счетов как мошенническое; и в каком-то смысле так оно и было. Непосредственной его задачей была изоляция Польши. Но это предложение также отражало неизменную политику Гитлера: хотя он действительно хотел получить свободу действий, чтобы устранить ограничения на востоке – ограничения, которые просвещенное общественное мнение Запада тоже признавало нетерпимыми, – амбиций, направленных против Великобритании и Франции, у него не было.

Но чего Гитлер мог надеяться добиться этим предложением в сложившихся обстоятельствах? Гендерсон обещал вылететь в Лондон утром 26 августа; а к тому времени наступление на Польшу уже должно было начаться. Может, Гитлер говорил исключительно для протокола – чтобы обелить себя в глазах потомков или даже чтобы очистить собственную совесть? Или он позабыл о своем графике, не понимая, что приказы, раз отданные, в конечном итоге будут выполнены? Последнее объяснение кажется более вероятным. Всю вторую половину дня 25 августа Гитлер метался по имперской канцелярии, не зная, что предпринять. В три часа пополудни он подтвердил, что приказ о нападении на Польшу должен быть приведен в исполнение. Три часа спустя прибыл итальянский посол Бернардо Аттолико с сообщением от Муссолини: хотя Италия безоговорочно поддерживает Германию, она не сможет помочь ей «военными средствами», если только Германия тотчас же не обеспечит все ее потребности в снаряжении и сырье; а доставленного позже списка этих потребностей, по словам Чиано, «хватило бы, чтобы прикончить быка, если бы бык умел читать». Муссолини до последнего корчил из себя сильного лидера; теперь, когда война стала неизбежной, он тут же дезертировал. За этим ударом сразу же последовал другой. Риббентроп доложил, что в Лондоне только что было подписано официальное соглашение между Великобританией и Польшей. Гитлер вызвал Кейтеля, начальника верховного командования вооруженных сил: «Остановите все сейчас же, немедленно перехватите Браухича [главнокомандующего сухопутными войсками]. Мне нужно время для переговоров». Новые приказы были разосланы вскоре после семи вечера. Преждевременное наступление было так же стремительно отменено.

Это еще один загадочный момент. Почему Гитлер в последний момент сдал назад? Неужели он струсил? Неужели