– А чё ж ты молчала? – удивился Костя.

– Так я и сейчас по секрету говорю. Летом опять приедут туда копать. Хотите посмотреть?

– Да там всё замело.

– Нет. Там папа лишних идолов поставил, бракованных. Там интересно… Лабиринты вроде как.

– То же самое, что и на Лисьей горе под навесом?

– Ну почти. Только без навеса.

Обтёсанные недоделанные стволы с одноглазой и кривоносой братией обступали четырёхугольником пространство, похожее больше не на городище, а на обширную летнюю резиденцию шашлычного кострища.

– Да ладно – почти. Ерунда какая-то.

– Нет, были лабиринты, просто занесло уже, – объяснил Самсонов. Отец Самсонова работал лесником, Самсонова поэтому и позвали. Все привыкли: раз идти за шоссе, то Самсонов нужен.

Настя сказала:

– Жаль, что снег так валит. Я хотела вам показать раскопки.

– Лисы! Тут много следов. – Ляля встала на колени в снегу, захлопала в варежки.

– Опять ты со своими лисами. Заметает всё. Может, это заячьи.

– Нет. Заячьи другие, – отозвался Самсонов.

– Ещё, может, снег растает.

– Вряд ли, – сказал Петя. – Уже таял. Этот должен лечь. Все говорят – зима ранняя. Ляля удивилась: он ни разу не посмотрел на неё, не толкнул, будто это и не он, не Петя Положенцев.

– Я знаю, почему не получились, – потрогал Маскела полуидолов.

– Говорю же: брак.

– Это дуб, из дуба тяжело резать. Надо липу или орех.

– Откуда ты знаешь?

– Смотри ты: кабаны подкапывают тут, – указал Самсонов на ямки под столбами.

– Это студенты обозначили место на скорую руку, – махнула рукой Настя. – Скоро тут всё изменится. Экскурсию будут водить, поставят высокий забор, сигнализацию.

– А белки, лисы, косули, лоси, кабаны? Они ж всё испортят! – воскликнул Самсонов.

– Как-нибудь придумают, они же, по утверждению некоторых, умнейшие из умнейших и не будут сюда соваться. – Настя подмигнула Ляле.

Вот зачем Настя позвала: сообщить, что всё идёт по плану, что бабушкины письма бесполезны против бизнеса. Пока вроде не темнеет, значит, где-то часа три или около. Скорее сообщить бабушке эту новость!

– Всё, пока, – сказала Ляля. – Мне на танцы.

– А как же в домиках посидеть-погреться?

– Они ещё работают? – обрадовался Петя. Он больше всех извалялся в снегу и, видно, промёрз.

– Вы идите, а мы сейчас подойдём, – сказала Лиза.

– Не потеряетесь? – спросил Самсонов. – Заметает. Может, мне остаться с вами?

– Идите! Там работают ещё. Скажите, что от меня, чтобы чайник вскипятили. И что я приду.

– Ляля! А ты-то одна дойдёшь до дома?

– Конечно, Самсонов, – ответила за Лялю Настя. – Вон же её дом. Первый за шоссе. Наш дом. Я тоже там живу с пятого класса.

Мальчишки побежали к домику, Маскела отставал – на нём же было два рюкзака. Зачем-то сняла с себя рюкзак и Настя. Ляля попрощалась – Лиза и Настя мило помахали ей. Ляля прошла уже рощу, только вышла на поле, и тут сзади кто-то резко огрел её по голове. Ляля повернулась. За ней стояли Лиза и Настя. Ляля всё поняла и побежала. Но девочки повалили её, прижали руки.

– А ты думала, мы тебя простили, наивная чукотская девушка? – сказала Настя.

– Это тебе за телефон, – сказала Лиза.

– Воровки, – отозвалась Ляля и попыталась вырваться. Лежать на рюкзаке было не очень-то удобно, циркуль из пенала колол ей спину, а может, это от испуга ей так казалось.

Ляля всё-таки встала, поднялась, но Лиза толкнула Лялю в грудь. Ляля свалилась снова, хотела подняться, но девчонки ей не давали.

– Да. Вот тебе за обвинения, за телефон, – кричала Настя.

Они пинали Лялю, Лизин сапог больно ударил в губу. Ляля уже не пыталась подняться, она перевернулась на живот, как учил дядя Юра, и закопала лицо. Её пытались приподнять за рюкзак, она кричала, выла, сопротивлялась, спасая лицо. Всё-таки её подняли и тут же отпустили. Резкий удар в затылок, Ляля снова упала в снег, искры и – темнота. Ляля отключилась…

Очнулась Ляля от щекотки, как будто она посадила своего (павшего смертью храбрых под ножкой кресла) хомяка себе на лицо, и он стал её покусывать и щекотать шёрсткой. Она лежала на спине без ранца. Над ней летали редкие снежинки – снег закончился, небо начинало темнеть. Смеркалось, значит, пятый час. И снова защекотало у щеки. Ляля скосила глаза и шарахнулась – на неё смотрела морда. Лисья. Белая! Снежная! Абсолютно белоснежная! Ляля резко повернулась. Боль в затылке резанула острым бабушкиным ножом для образцов, но быстро угомонилась. Ляля зашевелилась, села, оглянулась. Лиса пропала. Ляля аккуратно поднялась, затылок ломило, но всё меньше. Ляля даже рискнула потрогать ушиб, сняла шапку, ощупала голову – чувствовались две-три большие шишки; кожа головы болела, когда Ляля поправила волосы, надевая шапку обратно. Побили. Ляля покачала головой из стороны в сторону – шея вроде цела, боль в голове не колет, просто ноет… Болит ещё плечо. Ляля почувствовала вкус крови, достала руку из варежки, вытерла губу. Крови немного, губа саднит и, кажется, сильно припухла. Ляля так в детстве падала на асфальт, тоже губой, несколько раз падала и с горки, и с турника, и тоже губой. Теперь Лиза ей губу разбила своим сапогом. Ляля почувствовала: ноги совсем замёрзли, покалывают, когда сделала шаг. Рюкзак! Ляля услышала знакомое тонкое тявканье. Лиса! Вот она! Встала неподалёку, хвост трубой. Рюкзак тащит к ней белоснежная лиса. Нет! Две белые лисы тащат к ней рюкзак. Это бабушкины лисы! Это они ей помогают!

– Ну зачем, Снежная, зачем? Я сама! – Ляля сделала два шага навстречу лисам. Они остановились, но не убежали. Ляля шагала и ревела от боли, обиды и благодарности.

– Вы мои спасительницы! Спасибо! – Ляля не решилась присесть и обнять лис, она их опасалась.

Лисы отвечали в ответ, пронзительно скуля. Ляля не понимала их, боялась: вдруг нападут…

– Я пойду, лисоньки. У меня танцы. И бабушка волнуется.

– Ляля! Ляля! – послышался голос.

Замаячил вдалеке свет. Лисы шарахнулись и убежали.

– Я тут! – что есть мочи закричала Ляля и схватилась за затылок.

К ней бежал Руслан. Он бежал очень быстро, но проваливался в глубокий снег… сколько же его нападало, пока Ляля лежала в отключке! Руслан был плотным, даже толстым, каждый шаг получался как бег с препятствиями.

Потекли по щекам слёзы.

Руслан подбежал, выключил фонарь, опять включил.

– Чёрт, темнеет на глазах. Вышел – светло было. – Руслан вгляделся в Лялю. – Так я и знал, люлей надавали. Неужели и Маскела с Самсоном?

– Нет, – отвечала Ляля сквозь распухшую губу. – Посвети: у меня на ухе нет синяка? Ухо болит.