Ляля расходилась, ноги околели окончательно. Хорошо, что она надела сегодня рейтузы, которые советовала бабушка. Лиза и Настя напялили болоньевые штаны, все так сейчас ходят. А у Ляли очень красивые рейтузы, узорами похожие на варежки, не как у всех. Мама говорит, что начинается мода на ручную работу, рейтузы связала тётя Галя. С такими рейтузами и варежками она не в стае. Жаль, теперь всё в снегу и ледышках… Стоп! А Руслан прав! Настя с Лизой всё запланировали, раз захватили штаны! Они планировали гулять. Они планировали избить… Ляля и не заметила, как подошла с Русланом к подъезду.

– Всё. Лисы вон, смотри, у помойки. Но почему-то на нас смотрят все трое. Пока! Я погнал. До лифта дойдёшь? Сменка-то у тебя?

Ляля на прощание помахала лисам, несильная боль в плече заставила поменять руку. Лисы молчали, не лаяли – во дворе было тихо-тихо… В лифте Ляля подумала: что она скажет бабушке?

Бабушка сидела в кресле и не смотрела телевизор, она ждала Лялю.

– Ляля! Так долго? Танцы пропустишь.

– Я не пойду, бабушка. Голова болит.

– Выпей лекарство и ложись. У меня самой в голове шумит. Что-то вспомнила Канадца… Вроде он привиделся мне. Как будто его тень рядом с моим креслом. Это галлюцинации. Надо перестать есть лекарства. Это от них.

Ляля пошла в ванную. Ноги мучительно согревались, кололи и скреблись изнутри, и ладони тоже, как тысячи гвоздиков, кололи. Но это быстро прошло. Взяла из холодильника мазь от ушибов, помазала губу и ухо, а из морозилки взяла лёд, который дядя Юра добавлял себе в вино, замотала несколько ледяных квадратиков из контейнеров в тряпку, приложила к затылку, сидела у телефона и меняла растаявший лёд, потом захотела спать и легла. На эмоции, переживания, злость не оставалось сил.

Засыпала Ляля под бормотание телевизора и рекламы, которую так было престижно знать в детском саду, а теперь только иногда анекдоты кто-нибудь расскажет про порошок со стальными зубами или про шоколадные пузырьки в туалетном утёнке.

Проснулась ночью Ляля от голода. Голова болела, если ею помотать из стороны в сторону, а затылок вступал не при каждом движении, а когда ему самому хотелось. До волос лучше было не дотрагиваться и не расчёсывать – кожа головы болела. «Наверное, били по башке, сняв шапку, а после снова нахлобучили». Ляля выпила чай с вареньем, съела шоколадку, приняла обезболивающее. Когда вспомнила о губе, побежала в ванную к зеркалу. Припухлость оставалась заметная. На ухе не было никаких синяков, просто красное ухо. Рядом висок, могли бы и убить – Руслан прав. Хотела в стаю, вот и результат, решила Ляля. Лисы! Ляля аккуратно присела, достала из-под духовки бинокль. Но было темновато, несмотря на снег, на поле ничего нельзя было разглядеть. Фонари! Почему-то огни не горели. Ляля стала просматривать обочину шоссе – единственное, как и в детстве, место с фонарями, – вдруг там её лисы… Но, конечно, никого не обнаружила, лисы не дураки сидеть у дороги и ждать, когда она соизволит посмотреть в окно…

Под утро с ночной смены пришла мама. Ляля «обрадовала», что не пойдёт в школу.

– Почему? – раздражённо бросила мама.

Ляля поняла: мама не хочет, чтобы Ляля оставалась.

– Голова болит.

– Сильно?

– Нет, но болит.

– Ладно. День не ходи.

И Ляля снова заснула. Она просыпалась, пила чай и опять засыпала.

Это насторожило маму. Она стала звонить Ерёминой – незаметной однокласснице, которая поначалу работала медсестрой на фабрике, но потом, ссылаясь на аллергию на мех (непонятно откуда взявшуюся), ушла работать кассиршей в супермаркет, да так там и осталась.

– Ляля! Что такое-то? Ерёмина говорит: надо ехать в травмпункт, если спать всё время хочется.

Ляля кивнула: надо так надо. Встала и начала собираться. Мама удивилась:

– Кружится голова, Ляля?

– Да.

– Лялюшка не ела сегодня. – Бабушка сидела за столом, что-то писала.

Мама заволновалась не на шутку:

– Ты вчера падала?

– Да. Поскользнулась.

– Снегопад был, где ты лёд нашла?

– Не знаю.

– Очень опасно, очень опасно, – бормотала бабушка, думая о чём-то своём, – лёд под снегом – опасно.

Все ещё в школе, а она – нет. Пока мама очищала машину от снега, Ляля наслаждалась жизнью, воздухом. Снега было не очень много, значит, снегопад почти прекратился, под утро, когда возвращалась мама, высыпал на город последние крохи. Ляля так тоже высыпает последние остатки муки или сахара из пакета. Трясёт, гремит бумагой, чтобы всё уж наверняка. С сахаром хорошо получается, мука, увы, всегда остаётся в каких-то своих бумажных укрытиях, щелях и уголках… Машина тронулась, понеслась по шоссе. Когда мама резко повернула, Ляля застонала, её стало подташнивать.

– Ляля, я аккуратно постараюсь. Что ж ты? Надо было сразу к врачу.

Травмпункт находился всё там же, в здании больницы, Ляля изредка бывала там с разными мелкими «повреждениями», которые тогда казались крупными, даже трагическими. Гаражи по-прежнему торчали из-за забора, напоминая о страшном случае. В травмпункте было совсем немного людей.

– Значит, поскользнулась? И как тебя угораздило? – недоверчиво заключила мама.

Ляле сделали рентген. Пригласили вторично в кабинет.

– Ну что? – сказал врач, листая карточку. – Тут у вас растяжение.

– Какое растяжение, доктор? У девочки голова.

– Было, смотрю, растяжение.

– Это, мама, когда пять лет мне было, давно.

– А почему я не знала?

«А что ты знала вообще? – подумала Ляля. – Ты тогда вообще не появлялась. Хорошо хоть Лулу передала. Что ты знаешь сейчас?»

– Подвывих в плечевом суставе был, – листал любопытный травматолог карту дальше.

– Да. Был. Это помню.

«Ну хорошо, что хоть пятый класс ты помнишь».

– Здесь у вас ничего страшного. Просто ушиб.

Врач приблизился, пощупал Лялин затылок. Было больно, но утром Ляля приняла обезболивающее.

– Говорите: спит?

– Спит всё утро. На неё не похоже.

«А что на меня похоже, ты знаешь, что на меня похоже?»

– Может быть, лёгкое сотрясение. – Врач почесал волосатыми пальцами-сосисками за ухом. – Ставить вам в карточку?

– А чем это грозит?

– Ну… Не знаю. В спортшколу не примут.

– Мы и не собираемся.

– Тогда напишу. Помечу.

– А рекомендации?

– Покой. И вот ещё. У вас височная кость.

– У меня???

– У девочки.