Последовала еще одна долгая пауза, потом Лина добавила:

– Именно в этот период я забеременела. Когда стало известно, что у нас будет дочь, Габриель сказал, что хотел бы назвать ее Изабеллой, потому что это означает «верная Богу». Я помню, как он стоял недалеко отсюда на склоне и, глядя на оставленный селем страшный след в милю шириной и тридцать миль длиной, говорил, что в этом аду кто-то просто обязан остаться верным Богу, потому что иначе «все теряет смысл». На самом деле это Габриель был полностью предан Богу, потому что, несмотря ни на что, продолжал исполнять свой долг перед людьми. Он работал по двадцать четыре часа в сутки, порой вовсе обходясь без сна, если кому-то требовалась его помощь. Думаю, что эта бешеная работа и подорвала его силы. Габриель подхватил вирус, который поразил сердечные оболочки. Его организм уже не мог сопротивляться болезни, и через полгода мы его похоронили… – Тут она слегка пожала плечами. – Это была всего лишь еще одна смерть в море других смертей, но я чувствовала себя так, словно это мое сердце остановилось. Я продолжала жить только ради Изабеллы, которая росла в моем чреве. И только ради дочери я в очередной раз попыталась восстановить то, что осталось от отцовского предприятия. Я пошла в банк и взяла еще один кредит – фактически под честное слово или, точнее, под папино доброе имя, потому что, кроме клочка земли, у нас не осталось ничего, что можно было бы заложить. Эти деньги я потратила на финансирование того, что когда-то было ядром, основой отцовской компании «Синко Падрес». Я имею в виду плантацию… Я старалась относиться к работникам так же, как относился бы к ним папа, но мне, к сожалению, не хватало его деловой хватки. Когда я подписывала договор с банком, то была в таком отчаянии, что не прочла примечание, сделанное мелким шрифтом внизу страницы. Это меня и сгубило. Банк вскоре перешел к новому владельцу, который… – Тут Лина подняла палец, предваряя цитату «…счел необходимым потребовать досрочного погашения кредита». Когда мне позвонили из банка, чтобы сообщить эту новость, мне пришлось трижды их переспрашивать. Я и представить себе не могла, что кто-то потребует досрочной выплаты кредита в полном объеме, но оказалось, что все в рамках закона… – Она вздохнула. – Последовал арест собственности за неуплату долга, затем все права перешли к новому владельцу. Все было проделано очень быстро, и уже через три недели мы спустились в долину, в очередной раз потеряв все, и на сей раз – в буквальном смысле. Даже не представляю, что бы со мной было, если бы не Пауло… Он – исключительный человек и был очень добр ко мне… и к Изабелле.

Больше всего на свете мне хотелось провалиться сквозь землю, но я только кивнул.

– Потерять отцовский участок на горе́ было очень тяжело, – продолжала Лина, – но с тех пор прошло десять лет, и теперь мне иногда кажется, что все это было не со мной.

– Почему ты осталась? Почему не переехала? – спросил я. – На новом месте можно было бы начать новую жизнь, и…

Она усмехнулась:

– Я не могла. Я люблю этих людей, и без них мне было бы еще более одиноко. Правда, после того, как я лишилась отцовской плантации, моя любовь к ним изменилась. Она не стала меньше, нет, просто теперь я люблю их иначе… – Она показала на небольшое возвышение на зеленеющем горном плато, которое когда-то принадлежало ее отцу. – Там находится колодец, который выкопал мой отец. Я тогда была совсем маленькой, меньше, чем Изабелла. Папа спускался вниз на глубину почти трехсот футов, где он работал при свете маленькой керосиновой лампы. Через каждые несколько минут он отправлял на поверхность ведро с землей, и это ведро висело у него над головой все время, пока вытягивали. Только представь, до какой степени нужно было доверять человеку, который держал в руках веревку, ведь если бы ведро сорвалось… Впрочем, я сейчас не об этом. Отец проводил на дне по многу часов, раз за разом наполняя ведро землей, и каждый раз, когда оно оказывалось наверху, я должна была отнести его в сад и высыпать. Когда я возвращалась к колодцу, Пауло уже доставал для меня новое ведро, и так снова и снова. К обеду я обычно очень уставала, к тому же мне было попросту скучно таскать пятигаллонное ведро. Мне хотелось играть с подругами или заниматься чем-нибудь более интересным, но как раз тогда, когда я готова была удрать, отец писал мне на клочке бумаги несколько слов, а Пауло с очередным ведром поднимал эту записку.

– Что же говорилось в записке?

– «Este es el amor con las piernas», – ответила Лина и перевела, не дожидаясь моей просьбы: – «Это и есть «любить ногами». Понимаешь, папа часто повторял, что можно до посинения твердить кому-то о своей любви, но пока этот человек не увидит ее осязаемых результатов, он не поймет, что, собственно, ты имела в виду. Это и есть «любить ногами»… – По ее лицу расплылась неспешная теплая улыбка. – Ну, теперь понимаешь? Мой отец целыми днями сидел в дыре под землей и вылезал оттуда с ног до головы покрытый грязью – только глаза сверкали! Когда он наконец добирался до воды, то каждый раз, поднявшись на поверхность, вставал возле колодца, а Пауло качал насос и поливал его из шланга. Сначала вода была коричневой от глины, но с каждым днем она становилась все прозрачнее и наконец окончательно очистилась. Тогда колодец огородили круглой бетонной стенкой с навесом и поставили другой, более мощный насос. Папа… очень гордился делом своих рук. Пока бетон был еще сырым, он взял палочку и написал на нем «Agua de mi corazon». В переводе это означает «Вода моего сердца»…

Я кивнул. Теплый ветерок налетел, заколыхал юбки Лины и высушил стекавший по моему лицу пот.

– Каждый раз, когда папа провожал меня в школу, мы шли мимо колодца, и он брал меня за руку и показывал надпись. «Вот что значит «любить ногами», – говорил он. Мой отец сделал много хорошего в жизни, но больше всего он гордился этим колодцем.

– Я понимаю, что ты любишь своих соседей, но ведь с этими местами у тебя связано столько тяжелых воспоминаний… И все-таки ты осталась. Почему?

– Я, как Пауло, Изабелла и многие другие, родилась здесь, и только здесь моя душа живет полной жизнью. В городе мне тесно и душно. Я знаю, пробовала.

– Но в городе ты могла бы зарабатывать больше.

– И больше тратить… – Лина усмехнулась: – Нет, Чарли, ни за какие деньги нельзя купить воздух, купить простор, без которого я не живу, а существую.

На это мне нечего было ответить. Некоторое время мы оба разглядывали долину, зеленые склоны гор, домá, небо, курчавый дымок над далеким вулканом. Наконец Лина сказала:

– Мы – все те, кто здесь живет, – видели многое: войну, ураганы, засухи, экономические кризисы и многое другое, но сейчас мы все поражены одной и той же болезнью, название которой – безнадежность. Ее бациллы витают в здешнем воздухе, поэтому уберечься от нее очень трудно, но я… я стараюсь противостоять эпидемии.

– Но как… как ты собираешься это делать? – Бремя, которое взвалила на себя Лина, казалось мне неподъемным, задача – невыполнимой, и я невольно понизил голос почти до шепота.

Она улыбнулась:

– У меня есть лекарство.