Что же касается до ее сурового и неприступного вида со мной,то это меня хоть и беспокоило, хоть и мучило, но я был уверен в сердце моейНаташи: я видел, что ей очень тяжело и что она была слишком расстроена. Всякоепостороннее вмешательство возбуждало в ней только досаду, злобу. В таком случаеособенно вмешательство близких друзей, знающих наши тайны, становится нам всегодосаднее. Но я знал тоже очень хорошо, что в последнюю минуту Наташа придет жеко мне снова и в моем же сердце будет искать себе облегчения.

О моем разговоре с князем я, разумеется, ей умолчал: рассказмой только бы взволновал и расстроил ее еще более. Я сказал ей только так,мимоходом, что был с князем у графини и убедился, что он ужасный подлец. Но онаи не расспрашивала про него, чему я был очень рад; зато жадно выслушала все,что я рассказал ей о моем свидании с Катей. Выслушав, она тоже ничего несказала и о ней, но краска покрыла ее бледное лицо, и весь почти этот день онабыла в особенном волнении. Я не скрыл ничего о Кате и прямо признался, что дажеи на меня Катя произвела прекрасное впечатление. Да и к чему было скрывать?Ведь Наташа угадала бы, что я скрываю, и только рассердилась бы на меня за это.А потому я нарочно рассказывал как можно подробнее, стараясь предупредить всеее вопросы, тем более что ей самой в ее положении трудно было менярасспрашивать: легко ли в самом деле, под видом равнодушия, выпытывать осовершенствах своей соперницы?

Я думал, что она еще не знает, что Алеша, по непременномураспоряжению князя, должен был сопровождать графиню и Катю в деревню, изатруднялся, как открыть ей это, чтоб по возможности смягчить удар. Но каковоже было мое изумление, когда Наташа с первых же слов остановила меня и сказала,что нечего ее утешать, что она уже пять дней, как знает про это.

– Боже мой! – вскричал я, – да кто же тебе сказал?

– Алеша.

– Как? Он уже сказал?

– Да, и я на все решилась, Ваня, – прибавила она с такимвидом, который ясно и как-то нетерпеливо предупреждал меня, чтоб я и непродолжал этого разговора.

Алеша довольно часто бывал у Наташи, но все на минутку; одинраз только просидел у ней несколько часов сряду; но это было без меня. Входилон обыкновенно грустный, смотрел на нее робко и нежно; но Наташа так нежно, такласково встречала его, что он тотчас же все забывал и развеселялся. Ко мне онтоже начал ходить очень часто, почти каждый день. Правда, он очень мучился, ноне мог и минуты пробыть один с своей тоской и поминутно прибегал ко мне заутешением.

Что мог я сказать ему? Он упрекал меня в холодности, вравнодушии, даже в злобе к нему; тосковал, плакал, уходил к Кате и уж тамутешался.

В тот день, когда Наташа объявила мне, что знает про отъезд(это было с неделю после разговора моего с князем), он вбежал ко мне вотчаянии, обнял меня, упал ко мне на грудь и зарыдал как ребенок. Я молчал иждал, что он скажет.

– Я низкий, я подлый человек, Ваня, – начал он мне, – спасименя от меня самого. Я не оттого плачу, что я низок и подл, но оттого, чточерез меня Наташа будет несчастна. Ведь я оставляю ее на несчастье... Ваня,друг мой, скажи мне, реши за меня, кого я больше люблю из них: Катю или Наташу?

– Этого я не могу решить, Алеша, – отвечал я, – тебе лучшезнать, чем мне.

– Нет, Ваня, не то; ведь я не так глуп, чтоб задавать такиевопросы; но в том-то и дело, что я тут сам ничего не знаю. Я спрашиваю себя ине могу ответить. А ты смотришь со стороны и, может, больше моего знаешь... Ну,хоть и не знаешь, то скажи, как тебе кажется?

– Мне кажется, что Катю ты больше любишь.

– Тебе так кажется! Нет, нет, совсем нет! Ты совсем неугадал. Я беспредельно люблю Наташу. Я ни за что, никогда не могу ее оставить;я это и Кате сказал, и Катя совершенно со мною согласна. Что ж ты молчишь? Вот,я видел, ты сейчас улыбнулся. Эх, Ваня, ты никогда не утешал меня, когда мнебыло слишком тяжело, как теперь... Прощай!

Он выбежал из комнаты, оставив чрезвычайное впечатление вудивленной Нелли, молча выслушавшей наш разговор. Она тогда была еще больна,лежала в постели и принимала лекарство. Алеша никогда не заговаривал с нею ипри посещениях своих почти не обращал на нее никакого внимания.

Через два часа он явился снова, и я удивился его радостномулицу. Он опять бросился ко мне на шею и обнял меня.

– Кончено дело! – вскричал он, – все недоумения разрешены.От вас я прямо пошел к Наташе: я был расстроен, я не мог быть без нее. Войдя, яупал перед ней на колени и целовал ее ноги: мне это нужно было, мне хотелосьэтого; без этого я бы умер с тоски. Она молча обняла меня и заплакала. Тут япрямо ей сказал, что Катю люблю больше ее...

– Что ж она?

– Она ничего не отвечала, а только ласкала и утешала меня, –меня, который ей это сказал! Она умеет утешать, Иван Петрович! О, я выплакалперед ней все горе, все ей высказал. Я прямо сказал, что люблю очень Катю, ночто как бы я ее ни любил и кого бы я ни любил, я все-таки без нее, без Наташи,обойтись не могу и умру. Да, Ваня, дня не проживу без нее, я это чувствую, да!и потому мы решили немедленно с ней обвенчаться; а так как до отъезда нельзяэтого сделать, потому что теперь великий пост и венчать не станут, то уж поприезде моем, а это будет к первому июня. Отец позволит, в этом нет и сомнения.Что же касается до Кати, то что ж такое! Я ведь не могу жить без Наташи...Обвенчаемся и тоже туда с ней поедем, где Катя...

Бедная Наташа! Каково было ей утешать этого мальчика, сидетьнад ним, выслушать его признание и выдумать ему, наивному эгоисту, дляспокойствия его, сказку о скором браке. Алеша действительно на несколько днейуспокоился. Он и бегал к Наташе, собственно, из того, что слабое сердце его нев силах было одно перенесть печали. Но все-таки, когда время началоприближаться к разлуке, он опять впал в беспокойство, в слезы и опять прибегалко мне и выплакивал свое горе. В последнее время он так привязался к Наташе,что не мог ее оставить и на день, не только на полтора месяца. Он вполне был,однакож, уверен до самой последней минуты, что оставляет ее только на полторамесяца и что по возвращении его будет их свадьба. Что же касается до Наташи, тоона в свою очередь вполне понимала, что вся судьба ее меняется, что Алеша ужникогда теперь к ней не воротится и что так тому и следует быть.

День разлуки их наступил. Наташа была больна, – бледная, своспаленным взглядом, с запекшимися губами, изредка разговаривала сама с собою,изредка быстро и пронзительно взглядывала на меня, не плакала, не отвечала намои вопросы и вздрагивала, как листок на дереве, когда раздавался звонкий голосвходившего Алеши. Она вспыхивала, как зарево, и спешила к нему; судорожнообнимала его, целовала его, смеялась... Алеша вглядывался в нее, иногда сбеспокойством расспрашивал, здорова ли она, утешал, что уезжает ненадолго, чтопотом их свадьба. Наташа делала видимые усилия, перемогала себя и давила своислезы. Она не плакала перед ним.