Частенько я целую неделю не «выезжаю в город» и не «пересекаю мост», как наши соседи именуют поход на Манхэттен. Озадаченные друзья, уверенные, что я обрек себя на скуку провинциальной жизни, интересуются: «Но чем же ты там занимаешься?» Позвольте заявить: в здешней жизни масса увлекательного! Вспомните полковника Рудольфа Абеля, русского секретного агента, самого главного из всех, пойманных когда-либо в Америке, который возглавлял целую шпионскую сеть! Знаете, где его взяли? Прямо здесь! На Фултон-стрит! Устроили ему ловушку в доме между магазином деликатесов Дэвида Сэмпла и мастерской по ремонту телевизоров Фрэнка Гамбуццы. Фотография Фрэнка, ухмыляющегося так, будто это он лично поймал шпиона, потом появилась в журнале «Лайф», как и портрет официантки из бара «Мьюзик бокс», куда полковник регулярно заходил пропустить стаканчик-другой. А мы, завистливые соседи, не могли смириться с тем, что в «Лайф» не пропечатали и наши физиономии. Ведь Фрэнк и официантка из бара вовсе не единственные, кто знал этого полковника. Такой обходительный джентльмен… ну, кто бы мог подумать!

Вынужден признать: мы тут не каждый день ловим шпионов. Но почти каждый день нашей жизни отмечен маленькими сенсациями: то в порт зайдет диковинный «торговец», на который надо поглазеть, то на ветку форзиции спланирует птица с оперением невиданной раскраски, то – и это весьма волнующее событие! – в «Кнэпп» прибудет новый груз. «Кнэпп» – это батарея лавчонок, а точнее, похожих на пещеры складов, выстроившихся рядком на Фултон недалеко от Пайн-Эппл-стрит. Хозяином – хотя это слишком скромное обозначение для столь внушительной фигуры… нет, царем, великим султаном, владеющим этими райскими копями, является мистер Джордж Кнэпп, которого близкие друзья называют Папой.

Папа – кругосветный путешественник. От него приходят открытки: сегодня он в Севилье, завтра в Копенгагене, потом в Милане, а на следующей неделе в Манчестере, и везде и всюду он охвачен покупательской страстью. Его покупки: синяя фаянсовая посуда из датского замка, розовые пузырьки из старинной лондонской аптеки, английская медная утварь, барселонские светильники, сундуки из Баттерси, французские пресс-папье, итальянские магические шары, греческие иконы, статуэтки венецианских мавров, испанские святые, корейские комоды и прочий хлам, но хлам изысканный: семейство тряпичных кукол, сломанные пуговицы, чучело кенгуру, вольер для сов под стеклянным колпаком, фишки от забытых древних игр, банкноты давно обанкротившихся государств, зонтик-трость из слоновой кости sans[86] купола, расписные ночные горшки и кружки с прорезями для питья, ходики без стрелок, скрипки без струн, солнечные часы весом в семьсот фунтов, черепа, высушенные змеиные позвоночники, слоновьи ногти, бубенцы от санок, эскимосские резные украшения из кости, чучела рыбы-меч на деревянных подставках, средневековые табуреты для дойки, проржавевшие мушкеты и потускневшие зеркала эпохи вальса.

Из заморских путешествий Папа возвращается в Бруклин в сопровождении своих сокровищ. Неупакованные диковинки внавалку добавляются к уже грозящей обрушиться вам на голову куче: венецианские мавры пританцовывают в таинственном мраке, рыба-меч рассекает атлантическую мглу складского помещения. Постепенно все это отсюда исчезнет: антикварных дел фантазеры и безвестные жрецы красоты погрузят их в свои повозки и растащат по городу. А пока все на месте, давайте пороемся в этой куче. Среди барахла вы наверняка отыщете жемчужину, а может быть, и золотой самородок. Взять хотя бы это пресс-папье с плененной на лету хрустальной стрекозой. Если хотите, возьмите ее прямо сейчас, потому что завтра, да-да, буквально на следующий же день, вы увидите ее в витрине магазина на Пятьдесят седьмой улице за впятеро большую цену.

У Папы есть партнер – его жена Флоренс. Она родом из Панамы, красивая, цветущая, высокая, ухоженная настолько, что даже в рабочих штанах, из которых не вылезает, она выглядит очень изысканно; эта женщина всегда держится с горделивым достоинством, а с покупателями она подчеркнуто немногословна, окатывая их презрительным взглядом, мол, «или берите, или уходите», – но дело в том, что бедняжка знает: ей не дозволено не то что продавать, но даже называть цену. Это разрешено только Папе, с его феноменальной памятью и впечатляющей способностью незамедлительно отыскивать нужный товар в беспорядочной груде товаров. Уроженец Бруклина, выросший в порту, в неизменной шляпе и с навечно прилипшей к губе потухшей сигарой, толстенький, кругленький однорукий живчик с величавой походкой, грозным голосом и застенчивыми, но цепкими глазами, которыми он, заикаясь в минуты раздражения, часто-часто моргает, Папа тем не менее в глубине души эстет. Упрямый эстет, который не терпит пустопорожней болтовни и не приемлет никаких возражений по поводу назначенной им цены, а просто заявляет: «Положите на место!» или «Если найдете такую же на Манхеттене за половину моей цены, я отдам вам ее даром!» Они чудная пара, эти Кнэппы. Я обследую их музей по нескольку раз на неделе, а уж ближе к октябрю, когда Франклинова печка в виде ведьминой избушки согревает комнату, а Флоренс подает сидр с изумительными орехово-финиковыми кексами, которые она выпекает в старых банках из-под кофе, я и вовсе торчу у них целыми днями. Иногда в такие праздничные вечера Папа вдруг озирается вокруг, начинает часто-часто моргать, как бы не веря своим глазам, а затем изрекает таким тоном, словно окружающие его со всех сторон романтические сокровища грозят вцепиться в него мертвой хваткой: «Я, наверно, сошел с ума. Посвятить себя такому дурацкому бизнесу. Одни только капиталовложения какие! Ну скажи мне, только честно, разве я не сумасшедший?»

Конечно нет! Вот если бы ко мне с таким вопросом пристала миссис Корнелиус Оостхёйзен…

Кажется невозможным, чтобы некто уровня миссис Оостхёйзен удостоил меня знакомством. Я же этим счастьем обязан фунту мяса. Вот как было дело. Посыльный мясника доставил мне покупку. В мой пакет по ошибке вложили вырезку, предназначенную миссис О. Прочитав ее фамилию на квитке и прекрасно зная ее дом – печальное шато цвета граната, напоминающее старый особняк Швабов на манхэттенском Риверсайд-драйв, – я решил сам отнести ей пакет, даже не мечтая лично встретиться с сей рафинированной дамой, но лишь лелея надежду хотя бы одним глазком заглянуть в ее счастливое пристанище. Счастливое, ибо там, как мне рисовало воображение, работало не меньше шести слуг во главе с дворецким. Нельзя сказать, что это единственный в Хайтс maison de luxe[87], – мы благословенны соседством с несколькими представителями лимузинной жизни, – но несомненно, что миссис О. – истинная la regina di tutti[88].

Приблизившись к ее владениям, я заметил особу в каракулевой шубе, которая сердито давила на кнопку звонка и одновременно стучала медным кольцом в дверь.

– Черт бы тебя побрал, Мейбл! – рявкнула она, обернулась и, увидев, что я поднимаюсь по ступенькам, смерила меня испепеляющим