взглядом – рослая, внушающая ужас копия хрупкой и ничуть не устрашающей Марианны Мур[89] (которая, стоит напомнить, тоже бруклинская дама). Бесцветные глаза без ресниц, тонкие как бритвы губы, копна серебряного пуха на голове. – А, это вы! Я вас знаю! – осуждающе заявила она; тут дверь за ее спиной отворилась, и на пороге показалась старушка-ирландка в фартуке до пола. – Полагаю, вы пришли подписать петицию. Очень благоразумно с вашей стороны!

Бормоча объяснения и рассыпаясь в подобострастных любезностях, я передал ей упакованную вырезку, а дама, точно я сунул ей сверток с протухшей рыбой, с опаской сжала его двумя пальцами и держала так, пока служанка не заметила:

– Мэм, молодой человек принес мясо для Мисс Мэри.

– Ах вот как! Ну, тогда не стой как истукан, Мейбл, возьми пакет! – И, глядя на меня теперь с меньшим недоумением (на что я не мог ответить ей тем же), продолжала: – Вытирайте ноги и входите. Обсудим петицию. Мейбл, скажи Мерфи, пусть приготовит чай и подаст печенье… Что? У стоматолога? Я же говорила, чтобы он не трогал этот зуб! Ну что за несносный болван! – гудела она, ведя меня в прихожую. – И почему он не отправился к гипнотизеру, как я ему посоветовала? Мэри! Мэри! – воскликнула она, когда к нам навстречу вышла симпатичная псина немыслимой породы: к туловищу, в котором угадывалась помесь спаниеля и чау-чау, были приделаны ноги таксы. – У Мейбл твой обед! Мейбл, отведи Мисс Мэри на кухню. А мы попьем чаю с печеньем в красной гостиной.

В гостиной, где красными оказались только фарфоровые розы в вазе да марципановая клубника в корзинке, мой взгляд привлекли обрамленные бархатными гардинами окна, из которых открывался потрясающий вид: небо, силуэты небоскребов на горизонте и темнеющий вдалеке лесистый кусочек Статен-Айленда. Во всех прочих отношениях эта комната, смахивающая на приторный бисквит, тяжеловесная и унылая, как кусок бидермайерского торта[90], не представляла никакого интереса.

– Здесь была спальня моей бабушки. А отец использовал ее как гостиную. Корнелиус, мистер Оостхёйзен, умер в этой комнате. Скоропостижно. Слушал по радио речь этого деятеля Рузвельта. Сердечный приступ. По причине злобы и сигар. Надеюсь, вы не курите… Садитесь. Не сюда! Вон там, у окна. Так… теперь эта… да где же она? Я положила ее в ящик! Или отнесла наверх? Чертов Мерфи, этот ужасный тип вечно роется в моих вещах… Нет, вот же она – моя петиция!

Сей документ описывал – и осуждал – планы местной религиозной секты, которая приобрела несколько жилых домов в Хайтс с намерением их снести и выстроить на их месте общежитие для своих членов. Под петицией протеста уже стояла дюжина подписей: среди них фигурировали подписи сестер Сили, мистера Артура Вира Винсона, миссис Макей Браунлоу – потомков тех ребятишек, что некогда играли на здешнем лугу; это были старожилы, пережившие худшие времена своего района, те немногие счастливчики, что регулярно посещали чопорные чайные посиделки, устраиваемые миссис О. Она не стала тратить излишнее красноречие, убеждая меня в неоспоримой важности их коллективной жалобы, а просто ткнула пальцем: «Подписывайте!» – этакая леди Кэтрин де Бёр, наставляющая мистера Коллинза[91].

Подоспел херес. А вместе с ним и коты – ветераны уличных боев, увенчанные шрамами, с облезлыми шкурами и мутными глазами. Миссис О., указывая на наименее презентабельного из них, отъявленного забияку с тигриными полосками, заявила:

– А вот этого можете забрать. Он пробыл у нас месяц, мы обеспечили ему идеальные условия проживания, и я уверена, вы к нему быстро привяжетесь. Собаки? Что еще у вас за собаки? Я, знаете ли, не признаю чистокровных пород! Их приютит любой! Я подобрала Мисс Мэри на улице. И Красотку Луизу, и Мышку, и Милого Уильяма. Все мои собачки и кошки – с улицы! Выгляните-ка из окна в сад! Видите вон там, под райским деревом… холмики с памятными знаками. Это могилки, некоторые я помню еще с детства. Под морскими раковинами похоронены золотые рыбки. Под желтыми кораллами – канарейки. Под тем белым камнем покоится кролик. А под этим крестом из камешков – моя любимица, первая Мисс Мэри! Мой ангелочек, она пошла купаться на речку и подхватила простуду, которая свела ее в могилу. Я, помню, дразнила Корнелиуса, мистера Оостхёйзена, все говорила ему… ха-ха… говорила, что планирую и его положить там рядышком с моими любимцами. Ха-ха… А ему было совсем не смешно. Да. Так вот о чем я: не страшно, что у вас собаки в доме. Этот кот Билли сильный духом, он сумеет за себя постоять. Нет, я настаиваю, чтобы вы его забрали! Потому что больше я не могу держать его в доме, он дурно влияет на остальных, а выпустить его на волю – так он снова вернется к беспутной жизни в переулке Сент-Джордж. Учтите: если откажетесь, это останется на вашей совести!

Но ее увещевания ни к чему не привели, поэтому расстались мы прохладно. Но на Рождество она прислала мне открытку с литографическим изображением райского дерева, несущего печальный караул над костями усопших. И еще как-то раз, столкнувшись в булочной при покупке шоколадных кексов, мы обсудили возмутительное безразличие общественности к ее петиции: увы, старые дома все-таки были снесены, и строительство общежития для религиозного братства уже шло полным ходом. Кроме того, она с немым укором (вам должно быть стыдно!) проинформировала меня, что кот Билли, вышедший из-под ее опеки, вернулся к прежней греховной жизни в переулке Сент-Джордж.

Тенистый переулок Сент-Джордж позади старенького кинотеатрика давно стал пристанищем для бродяг разного пошиба: пьянчуг, что забредают сюда через мост из Чайнатауна и Бауэри и соседствуют с местными городскими сумасшедшими, и котов, которых тут пруд пруди: они собираются стаями ближе к вечеру, а потом, когда наступает ночь, в переулке появляются странноватого вида женщины, вроде тех фанатичек в черных одеяниях, что кружат по кошачьим аренам в Риме[92], – они своим беспрестанным «кис-кис-кис» зовут четвероногих подкрепиться измельченной семгой. (Я вовсе не хочу сказать, что миссис О. грешит этой нездоровой наклонностью: что касается животных, то она – хотя и, может быть, несколько перегибает палку – имеет самые добрые намерения, что не так уж нетипично для Хайтс, где принято заводить домашних животных, переманивая их с улиц. Но что и впрямь удивительно, так это количество бродячих собак и кошек, наводнивших наш микрорайон, словно инстинкт подсказывает им, что тут наверняка найдется добрый человек, который не сможет равнодушно смотреть на животное, бредущее за ним по пятам под проливным дождем, и обязательно заберет его