Друг на друга наскакивали, словно два боевых индюка, мотаяголовами, бестолково топыря хвосты, пуча глаза, издавая скандальные, бабьивопли, наливаясь кровью, два парня. Один был в черной майке, другой – воранжевой. При дороге валялись два велосипеда – один до невозможностинавороченный и сверкающий, другой попроще, потертый и поблеклый. СверкающийАлёна узнала – это на нем обогнал ее несколько минут назад юный парижанин воранжевой майке. Именно он сейчас мутузил что было сил своего противника, вкотором не слишком-то трудно было узнать рыжего Доминика. На обочине валялсятакже опрокинутый дорожный знак, и предыстория этой дуэли мигом стала яснапроницательной писательнице.

В это мгновение черный «Порш», вывернувшийся снизу, из-заочередного поворота дороги, так легко, словно шел не на довольно-таки крутойподъем, а на спуск, резко замер практически бок о бок с драчунами. Нервы умальчишек, конечно, не выдержали: парижанин метнулся влево, Доминик вправо… Изокна «Порша» высунулся мужчина в чуть надвинутой на глаза легкой шляпе, блеснулнасмешливыми черными глазами, погрозил пальцем направо и налево, призываядуэлянтов к порядку, а потом остановил взгляд на Алёне, которая от любопытстваи волнения вовсе забыла, что нужно прятаться, а просто стояла посреди дороги,тараща глаза, и сказал, галантно приподняв шляпу:

– Позвольте подвезти вас до Мулена, мадам.

Дверца открылась. Алёна мгновение стояла неподвижно, потом,не чуя под собой ног, подошла и села на мягкое кожаное сиденье, мимолетноотметив, что никогда в жизни еще не ездила в «Порше».

Но это было не единственное новое ощущение, которое ейпредстояло испытать. Она никогда в жизни не ездила в «Порше» с убийцами,разыскиваемыми Интерполом.

А между тем любезным водителем был не кто иной, как ДениМорт.

Мы давно не видались с Мией Муравьевой, я уже упоминала, чтодаже на свадьбу ее не позвала. Слишком много воспоминаний принесла бы этавстреча… горьких, словно мараскин, и столь же губительных… Однако смертьблизкого человека – не тот случай, когда следует копить обиды, поэтому я иотправилась в церковь на улице Дарю, где отпевали Максима.

Меня поразило, что народу там оказалось довольно много,причем все больше – молоденькие девушки, русские и француженки. По их одежде иманерам я безошибочно признала «своих» – манекенов. Видимо, это былиприятельницы Мии из дома «Вионне», хотя мне показалось, что я вижу девушек и из«Ланвен», и даже из «Шанель». Они все плакали – кто украдкой, кто открыто – исмотрели на закрытый гроб с обидой и недоумением. Видимо, они были знакомы сМаксимом и в него влюблены (я уже упоминала, что красив он был до изумления,почти невыносимой красотой!), теперь явились проводить в последний путь своегокумира – и страдали, что не могут на прощанье еще раз увидеть его лицо. Однакоуже слишком много времени прошло после его смерти, и, хоть труп сохраняли вморге, все же следы тления были явственно видны, вот и хоронили Максима взакрытом гробу.

Анну – тоже в закрытом… Я вспомнила вчерашнее погребение наСент-Женевьев-де-Буа, на котором присутствовали только мы трое – отец, Робер ия. Никто из ресторана зван не был, Никита тоже не появился.

Мы молча, сдержанно слушали службу, отец изредка отиралслезы, а я никак не могла заставить себя следовать совету моего мужа: думать demortuis nihil nisi bene. Я предпочитала другое высказывание: о мертвых, как и оживых, ни хорошо, ни плохо, а только правду, и с тайным, постыдным злорадствомразмышляла о том, что сейчас-то, под крышкой гроба, лицо Анны, конечно, ужаснои не может по-прежнему очаровывать людей.

…Как-то раз, в самом начале моего пребывания в Париже, когдамежду мной и мачехой еще сохранялись (хотя бы по видимости!) хорошие отношения,мы вместе пошли к модистке – заказывать для меня шляпку. Я выбрала черныйматовый фетр, который показался мне, во-первых, очень практичным, а во-вторых,шел ко всем моим небогатым нарядам (в ту пору женщина без шляпки на люди показатьсяпросто не могла, что зимой, что летом!), но тут Анна фыркнула и сказала:

– Какая унылая нынче пошла молодежь! Когда мне былодвадцать лет, любимым цветом моим был знаете какой, Викки? Цвет дьяболо! Онбезумно шел мне, просто безумно!

– Почему бы вам не заказать себе такую шляпку,мадам? – оживилась модистка. – Вообразите, у нас есть чудный, оченьтонкий, шелковистый фетр именно дьяболо!

И, порывшись в ворохе образцов фетра, велюра, шелка, онапроворно отыскала кусочек чего-то черно-красно-лилово-огненного.

Да, вот это был цвет!.. Меня просто-таки мурашки пробрали. Вжизни бы такого не стала носить.

– Ах, мадам! Какая чудная получилась бы шляпка! –продолжала причитать модистка.

– Мне кажется, – произнесла Анна, так и этак вертякусочек фетра и прикладывая его к щеке, – раньше этот цвет был несколькоиным! Помнится, он шел мне гораздо больше!

Легкая тень набежала на ее лицо, я, которая всегда помнила,сколько лет моей мачехе, едва удержалась, чтобы не вонзить в нее стрелу своегоехидства: «Вовсе нет, цвет-то небось остался прежним, это вы, сударыня,безвозвратно переменились!»

– Ах нет, мадам, – тихо, очень серьезно сказаламодистка, – вам всегда все будет идти. Ведь у вас вечная красота на лице…

Легко угадать, каким стало после этих слов настроение у меняи у Анны. Разумеется, она заказала эту дурацкую шляпу «дьяболо»! А я свою новуючерную шляпку сразу возненавидела и, чуть только получила возможность сделать ксвадьбе новые туалеты, немедленно отдала ее мадам Дике, консьержке того дома,откуда я переехала к мужу.

Уж теперь-то, подумала я, глядя на гроб, Анна перемениласьпоистине безвозвратно! Нет ничего вечного, а та модистка просто нагло льстилаей, желая во что бы то ни стало добиться заказа!

И тут мне пришло в голову, что меня тоже могут подозревать вубийстве Анны. Я ведь ненавидела ее и ни от кого этого не скрывала. Честноговоря, я ей желала смерти…

Произошел со мной в детстве один случай.