капитана только принимал власти, остальное время проводил на мостике и в своей старпомовской. Экипаж прекрасно понимал, что с малым стажем плавания мое пребывание временное, но все же попросили воспользоваться положением и серьезно поговорить с комиссаром. Ради полезного дела согласился.

Первый помощник вошел в каюту капитана уверенно, с легкой ухмылкой, что не осталось незамеченным мной и секретарем парторганизации шестидесятилетним стармехом Панайотти Леонидом Георгиевичем, начавшим свою работу на море еще в Добровольческом флоте царской России.

Исходя из того, что лучшая защита — нападение, новый комиссар решил перехватить инициативу: — Если вы считаете, чем-то я виновен в болезни капитана, то ошибаетесь, — резво начал он. — Я такой же судоводитель, как вы, — обратился он ко мне, — и прекрасно понимаю, что это с ним не в первый раз.

Стармех даже подпрыгнул от возмущения: — Ну, ты комиссар и штучка! Кто тебе успел накляузничать, этот…? — Он назвал фамилию одного моториста, известного нам информатора. — Ты с чего работу свою начинаешь, рогалик недоделанный? На чем хочешь авторитет заработать, на несчастье человека?

— Подожди, Леонид Георгиевич, пусть человек выскажется, — заступился я за комиссара, но тот понял это по-своему:

— Вы и.о. капитана, и я не обязан обсуждать с вами вопросы относительно моей работы и назначения, а старший механик вообще для меня не указ.

— Это я-то, коммунист с 1923 года, для тебя не указ, щенок? Я, который во время войны четыре раза тонул и едва выжил от ранений. Меня секретарем парторганизации уже лет пятнадцать выбирают, а ты на меня поддувало раскрываешь!

Пришлось успокоить старика и попросить выйти.

Я смотрел на сидевшего напротив молодого парня лет на пять старше меня. Не знал его биографии, но он казался знакомым, таких, самоуверенных до наглости, после войны много понаехало из эвакуации. Они были сытые, гладкие, лучше нас одеты, более грамотные и, как правило, всегда ходили в отличниках. Но на деле оказывались пустыми, трусливыми, во многом не приспособленными к коллективному общению, и даже девчата предпочитали им нас, парней с улицы.

— Вам не кажется, что вы сейчас совершили ошибку, которую, я думаю, вам уже не поправить, — сказал я и заметил, как он вздрогнул. — Зачем же вы с места в карьер, не поняв, что экипаж лишился сразу двух своих лидеров? — продолжил я. — Неужели вы действительно думаете, что вот так, без особых усилий, замените вашего предшественника, которого иначе, как папа, на судне и не называли?

Он продолжал смотреть на меня прежними глазами, делая вид, что не понимает, и стало ясно, что говорить с ним бесполезно.

— Послушайте, — назвал его по имени, — где вы были во время войны?

— А зачем вам это? — Он помедлил и затем, словно делая одолжение, произнес: — В Ташкенте. Мой отец был директором эвакуированного Минского театра, а мать всю войну проработала в партийных органах.

— А как же вы оказались на флоте?

— Окончил Высшее Ленинградское мореходное училище, — с гордостью произнес он.

— Простите, мне кажется, вы ошиблись с выбором профессии, вам бы объяснить… Короче, это не театр, здесь не играют героических ролей, и вам на этом судне ее сыграть не удастся, зритель не тот, и вы в этом вскоре убедитесь.

Он уйдет с "Эльвы", но не сам. Однажды в его каюте при досмотре обнаружат контрабанду. В первый раз простят. Затем будут спрятанные под матрац доллары, а довершит всё стартовый пистолет в сейфе стола, ключи от которого были только у него. Тогда по его просьбе перешерстят всю команду, но виновника не найдут. Он попробует начать снова в той же должности на судах Африканской линии, но после первого рейса уйдет из пароходства и уедет в Минск к родителям. Но все это произойдет через год, без меня, когда судном будет командовать Юрий Иванович Стрежнев.

Мое временное командование судном закончится благополучно с приходом в Ригу. Вновь прибывший капитан, тоже обойдемся без фамилии, хотя его уже давно нет в живых, появился неряшливо одетым, в несвежей фланелевой рубашке, в затертым выцветшем пальто, в стоптанной обуви и при этом явно с бодуна. Небритый, нестриженый, он ввалился в каюту вместе с пьяно хихикающим эстонцем, оказавшимся нашим новым стармехом.

— Эта компания здесь долго не задержится, — произнес второй штурман Толя Париков и оказался прав. Они пробыли на судне всего два месяца и позорно "погорели" в одном из фешенебельных кафе Гамбурга. А дело было так.

Появление в столь необычном для советских моряков месте в непотребном виде отцов- командиров не случайно. "Откушать" они были мастера, причем предметом вожделения служил самый дешевый немецкий бренди, который моряки прозвали "Смерть пожарникам", да простят меня они, поскольку, кроме людей этих профессии, употреблять без риска летального исхода его никто не мог. Этого "растворителя", как его иногда еще называли, по бросовой цене на представительские деньги бралось много, а потому исполнять свои обязанности обоим было некогда. Мне это быстро надоело, и в Риге я однажды "случайно забыл" получить в Торгмортрансе спиртное, в надежде, что хотя бы два-три дня они поживут трезвой жизнью.

— Зря ты это сделал, — резюмировал второй механик Василий Греков, полновластный хозяин в машинном отделении. — Чего доброго, мой начальник вспомнит свои обязанности, о которых он имеет уже довольно смутное представление.

Но он ошибся, трезвый образ жизни только усилил их нервозность и непреодолимое желание. В Гамбурге в то время нашим агентом был интеллигентный уроженец Риги еврей Борис Зиринг, который больше всего в жизни боялся пьяных мужчин и эсэсовцев, разумеется, для этого у него были веские причины. Нового капитана он презирал и моему предложению ни в коем случае не заказывать шипчандлера, на чем настаивал капитан, даже обрадовался. Строя такие козни, я искренне надеялся на то, что поступаю жестоко, но обоснованно, и не мог предполагать, к каким последствия приведут мои благородные порывы. Дело было к вечеру, валюту получили. Капитан со своим другом, и куда смотрел комиссар? отправились в местную кантину (рабочую столовую) выпить пивка, о чем поведали только вахтенному матросу. Тот в 24.00 сменился, не предупредив об их прогулке вахтенного помощника.

Я сладко спал, когда распахнулась дверь, и в каюту буквально влетел ужасно взволнованный Зиринг.

— Старпом, это ужасно, их арестовали. Это ужасно, — повторял он, — ужасно!

— Кого?

— Как кого? Капитана и вашего стармеха.

Честно говоря, хотелось спросить, нельзя ли оставить все дело до утра, но, подумав, я встал.

— Успокойтесь и расскажите подробнее.

— Что рассказывать… Они решили пойти в кафе "Кисс", в такое кафе, где бутылка шампанского стоит четыреста марок! Боже мой, откуда