Добродушный, как уездный помещик, Ники был образцом заурядности. Он любил парады и пышные богослужения, и больше его ничего не интересовало в государстве. Судьба отомстила ему за то, что занимал место, к которому был неспособен. Но дети — четыре славные девочки и болезненный мальчик… За грехи родителей они заплатили страшную цену.

— Хочешь, присядем отдохнуть? — спросила Катя, чутко ощущая, что каждый новый шаг словно приближает Михаила к отчаянью.

Они сошли с просёлка в лес. За кустами обнаружилась поваленная берёза, белый ствол — будто скамейка.

…Попранная неприкосновенность детей обжигающе остро напомнила Михаилу, что его собственные связи с жизнью рвутся одна за другой. Грязный нефтепромысел, рабочие пароходы, грубое простонародье и захолустные городишки — это всё не его мир. Не потому, что дурной или ничтожный, а так сложилось по судьбе. У него были яхты за сверкающим прибоем Ливадии и горцы Дикой дивизии, Альпы и Канны, дворец в Гатчине и вечера у камина в замке Небворт; Наташа, его жена, читала «Санди таймс», а сын мечтал стать автогонщиком… И что же осталось, кроме воспоминаний? Последний отзвук утраченного мира — вот эта милая девушка, дочь погибшего промышленника. В её сдержанности, в её жестах, в её строгой красоте и умении молчать ещё сохраняется высокий дух той жизни, которой он так полно жил до кровавой смуты. Вернёт ли он когда-нибудь хотя бы часть былого? И много ли ему на веку отмерено, если убивают даже невинных детей? А ему хочется жить — и не таиться в тёмном трюме, а чувствовать себя живым, живым, живым.

Князь Михаил обнял Катю и поцеловал. И Катя ждала этого — ждала уже давно. Не важно, что уготовано ей в будущем. Не важно, правильное решение она приняла или нет. Она решила — и точка. Бабье лето и тихий лес у дороги на нефтепромысел — значит, так. Ей не о чем жалеть. Этот мужчина отказался от трона великой державы — но не отказался от неё, от Кати.

Она чувствовала податливую траву под спиной, чувствовала большие и бережные руки. Оба они — и Катя, и Михаил, — словно плыли по волнам на невидимом пароходе, и Михаил держал голову Кати на ладони. Катя смотрела на Великого князя как в первый раз, и над ними вздымались кроны деревьев, а над кронами в остывшей синеве неба протянулся журавлиный клин — словно компас, остриём нацеленный на юг, где лето длится бесконечно.

А потом, когда время вновь стронулось с места, когда очнулся запах влажной травы и выдохнула лиственная тишина леса, откуда-то издалека до них донёсся треск пулемётных очередей и стрельба из винтовок.

15

Стекло в окошке лопнуло, и пуля, цокнув, прошила самовар навылет — две струйки кипятка выплеснулись из дырок на стол. Бубнов и Турберн как раз пили чай. Опрокинув лавку, Бубнов ринулся из камералки на улицу.

С опушки леса трещали два или три пулемёта. Пули молотили по домикам и сараям, лязгали по трубам в штабеле и по локомобилям под навесами. Возле казармы друг на друге лежали убитые моряки, на них сыпалась щепа от стен. Бубнов сразу оценил воинский навык нападавших: конечно, они сначала наблюдали за промыслом, а потом атаковали, огнём разделив промысел на две половины. Это были не бандиты и не мятежные крестьяне, это были опытные солдаты — «рябинники». Они пришли, чтобы вышибить балтийцев с буровых.

Рабочие заполошно метались, не зная, что делать и куда деться. Дощатая вышка гулко бренчала. Моряки, пригибаясь, пробирались на боевые позиции, намеченные Бубновым пару часов назад; два балтийца катили «максим» на колёсном станке. Однако «рябинники» так расположили свои пулемёты, что с опушки очередями подметали всю площадку промысла. Везде уже чернели бушлаты моряков, упавших в пожухлую траву или в растоптанную грязь.

Но это было ещё полбеды. Бубнов заметил солдат, бегущих к вышке со стороны Николо-Берёзовской дороги, — они угрожали с фланга, и моряки на промысле, разворачивая оборону против пулемётов в лесу, не видели новых врагов. Бегущие от дороги «рябинники» намеревались стремительным броском домчаться до балаганов с локомобилями и засесть под их защитой.

— Братва, справа!.. — заорал Бубнов и пальнул в воздух из револьвера.

Его не услышали.

Солдаты скрылись за паровыми агрегатами. Под пузатыми и клёпаными тушами машин сквозь спицы железных колёс полезли стволы трёхлинеек, захлопали выстрелы. А сбоку от навесов чертополох вдруг затряс верхушками — это «рябинники» по-пластунски поползли ещё и к штабелю обсадных труб.

— Справа!.. — надрывался Бубнов и лупил из нагана по шевелящейся траве.

Кинжальный огонь с фланга смял оборону промысла, моряки попятились прочь со смертельных рубежей. Пулемётчики одинаково уткнулись в землю ничком, их «максим» замолк. И тогда на опушке появилась разрозненная цепь «рябинников». Бубнов понял, что солдат не отбить, и промысел потерян.

— Отходи ко мне! Ко мне! — надрывался он возле домика Турберна.

В камералке инженер торопливо запихивал в кожаную папку документы по скважинам — буровые журналы, бланки отчётов и схемы разрезов. Через заднюю дверь Турберн выскользнул во двор и кинулся к локомобилю возле поленницы — ржавому и давно бездействующему. Открыв чугунную топочную дверцу, Турберн сунул папку в зев закопчённого бункера, положил туда же пистолет в промасленной тряпке и нагрёб сверху кучу холодных углей. Бункер и был его тайником. Вряд ли кого-то заинтересует громоздкий поломанный агрегат. Турберн распрямился, вытирая руки о бока, и огляделся — никто его не видел.

Внезапно из-за поленницы прямо на него вывернул рыжебородый солдат в грязной гимнастёрке. В его искажённом лице не было ничего человеческого, длинная винтовка мгновенно нацелилась Турберну в грудь.

— Я сдаюсь! — тотчас выкрикнул Турберн и вздёрнул руки над головой. — Я не военный, я инженер!..

Солдат без слов перехватил винтовку и окованным прикладом ударил Турберна в зубы. Охнув, инженер осел в крапиву и репейник. Солдат сразу же пнул его, опрокидывая навзничь, и снова ударил, потом снова и снова. Под ударами солдата Фегреус Турберн хрипел и корчился, но, теряя сознание, всё же понимал, что ему ещё повезло: приклад — не пуля и не штык.

А до пристани грохот пальбы не долетал. «Лёвшино» стоял под парами, готовый к отвалу; Нерехтин ждал, когда вернутся князь Михаил и Катя.

Михаил и Катя возникли как-то внезапно, словно из ниоткуда. Под их ногами тревожно застучали доски пирса, брякнула сходня. Михаил, тяжело дыша, поднялся на мостик, где толпилась половина команды.

— Иван Диодорович, на промысле — бой! — измученно сказал он и сел на патронный ящик возле пулемёта. — Судя по